Алексей Камышинцев - Начало осени

Днем под землей тишина, разве только завалится какой-нибудь удачно вмазавший алкаш, проволочится к своей куче тряпья и заснет мертвым сном. Но ему не позавидуешь: очнется он теперь поздней ночью и будет метаться и стонать до утра под матюги разбуженных им товарищей, мечтая о глотке воды, которой здесь нет.

К вечеру, после закрытия магазинов и аптек, ханыги начинают понемногу собираться. Громыхает чугунный блин лаза, струя свежего воздуха перебивает затхлый дух тряпья и вонь человеческих испражнений, идущую от дальней ниши, отведенной под туалет.

Теплотрассники угнездываются на ночь, смолят подобранные на тротуаре бычки, вяло переругиваются. Драк почти не бывает, за день все ослабели. Крепко пьяных мало, ведь от одной бутылки до другой проходит достаточно времени. Ханурики шутят: «Один кайф ловим, другой — ломаем!» То есть, пока ищешь, где выпить еще, хмель от предыдущей дозы проходит.

Длинна чадная ночь, и ой как надо под утро, а его алкаш чует даже под землей, глотнуть чего-нибудь, хоть децилку, разогнать кумар. Кто удачлив, тот запас пару склянок календулы, или флакончик одеколона, или пузырек огуречного лосьона. Самый счастливый приволок за пазухой бутылку шафрана. А кому не пофартило — чекушку ацетона, это уж на крайняк. Иначе наплывут из темноты жуткие рожи, черные собаки или налетят ярко-голубые бабочки с женскими лицами, полезут сквозь бетонную опалубку скользкие жабы. Но с вечера почти все засыпают спокойно, только во сне мычат да придушенно вскрикивают.

Милиция устраивает на них облавы. Хотя ловить, в прямом смысле этого слова, никого не приходится, из отсека не убежишь. В один прекрасный вечер открывается с громким стуком без предосторожностей крышка люка и в подземелье врывается яркий свет карманных фонариков. Нагнется старшой к темной дыре и крикнет весело:

— Эй, доходяги, вылезай по одному!

Неохотно выползают на свет божий пьяные и полупьяные, трясущиеся, хромые, кривобокие, истощенные. Наверху ждет вместительная милицейская машина, прозванная почему-то «луноходом». Вылезших подсаживают в «Луноход», а под землю спускаются три-четыре милиционера. Они вытаскивают тех, кто не смог встать на ноги или решил отсидеться под кучей тряпья. Иногда вытягивают и мертвого.

Машина идет в ближайший вытрезвитель, и оттуда ханыг направляют кого в психлечебницу, кого в наркологическое отделение, а кого в обычную больницу, если есть травмы, обморожение, признаки туберкулеза или крайнего истощения. Попавшихся случайно и еще крепких оставляют до утра в вытрезвителе, а после передают на усмотрение отдела милиции.

Мертвого везут в морг при медицинском институте. Бесполезно искать родных, никто за ним не придет, не оденет в чистое, не поплачет над могилой. Искупая пропащую жизнь, мертвый алкаш послужит науке. Неумелые руки студентов распилят череп, разрежут грудь, вскроют живот и еще раз подивятся на печень алкоголика. А может быть, кости аккуратно скрепят проволокой. И получится из бывшего синюшника отличное наглядное пособие для кабинета анатомии, и первокурсники будут вставлять в его оскаленную пасть сигареты, которых ему вечно не хватало при жизни…

Теплотрассник пришел в себя, осмысленно поглядел вокруг и попытался встать.

— Пить хочешь? — громко, точно с глухим разговаривает, спросил его Колька.

Тот утвердительно кивнул головой, поднялся и заковылял к двери, отгибая вверх пальцы ног, отчего шагал как на обрубках.

— Ну и доходяга! — подивился шофер. — Еле живой…

— В больницу поедет. — Колька сел на свой топчан. — Не знаю, почему его сразу не отправили, наверное, места не нашлось.

— Возятся с такими, лечат… Сколько средств государство тратит, — проворчал солидный. — Трудиться надо заставлять…

— Вот я заметил, — шофер обращался к Кольке, но говорил явно для начальника, — больше всех про работу говорит тот, кто сам сроду ничего не делал! Влезет такой хмырь на трибуну и начнет гладко заливать о том, как надо работать, да как это нехорошо — бездельничать, и что работа горбатого исправить может. Есть, мол, такие нехорошие люди — тунеядцы и пьяницы, которые за счет нас, работяг — это он о себе! — наживаются и жиреют. Сам-то он, спросить его, за всю жизнь хоть один гвоздь вбил, яму выкопал, кирпич положил? Ты вот, — он обернулся и ткнул пальцем в сторону солидного, — ты всю жизнь бумажки перекладываешь, а туда же — работать надо! Подумай своей башкой, разве можно человека насильно сделать лучше, чем он есть? Принудительно? Нашли способ исправлять…

— Что ж, по-твоему, хулиганов да пьяниц в санатории отправлять? — сумел вставить вопрос начальник.

— Я не говорю, что в санатории, — отмахнулся шофер. — Просто не следует так изображать — исправился! Скажи — сломался… А то — исправился! — Он замолчал, возмущенно посапывая.

Клацнул засов, доходяга вернулся в камеру, с трудом улегся. Колька набросил одеяло на его тощие ноги.

— Не скажи, — возразил он шоферу, — если человек делом занят, его на плохое вряд ли потянет.

— Так ведь если своим делом! Я, к примеру, шоферить люблю, это моя работа. А вот придет отсюда бумага в гараж, переведут меня в слесари, так я еще больше пить стану — за руль садиться уж не придется… Слышь, а тебя куда переведут, в секретари-машинистки? — подкусил шофер начальника.

Тот досадливо дернул плечом.

«В ЛТП работать заставят», — думал Колька. Долгое время ему удавалось кантоваться так, что он то на одном месте числился, то на другом. Милиция не беспокоила. Если бы не эти попадания в вытрезвитель… «Сколько раз говорил себе: иди домой, как почувствуешь, что отяжелел. Нет, ложусь где попало!.. Ох, как мутит, скорее бы выгоняли».

Первым в дежурку вызвали солидного, потом шофера. Когда Колька предстал перед лейтенантом, тот коротко объявил ему, выписывая постановление на штраф:

— Материал на тебя, Васильев, посылаем в отдел. Не работаешь, пьянствуешь, лечиться не хочешь… Чем штраф платить собираешься?

— Найду… — Колька скорчил жалобную мину. — Да я бы полечился…

— Все вы так. Чуть дойдет до горячего, сразу лечиться готовы. В отделении решат, как с тобой быть.

На пустынной улице его окликнул шофер, топтавшийся неподалеку от выхода из вытрезвителя.

— Ты вроде местный, давай где-нибудь флакончик возьмем, поправиться надо.

— А сколько у тебя?

— Трояк…

Колька с минуту подумал, куда можно в эту пору податься.

— Пошли! — Он решительно повернул направо.

Шофер поспешил за ним…

Столовая в профилактории большая, три зала, вход. На высоком крыльце стоит врач, помощник начальника по режиму и завстоловой. Рожа у зава что надо. Врач нет-нет да и тормознет иного, посмотрит на руки — чисты ли? Гигиену соблюдает.