Надежда Нелидова - Обратная сторона тарелки [сборник]

За порогом гостью встречали пожилые мужчина и женщина. У обоих стёртые какие-то, не запоминающиеся лица. Отец и мать жениха. Женщина испуганно прятала под фартуком руки на животе.

Сразу повели в кухоньку, усадили за стол, покрытый клеёнкой. Стол маленький и не раздвижной: значит, не собираются большой семьёй, не отмечают дружно праздники. Пахло наскоро мытыми полами, старым сырым деревом. Нога Нины сквозь капрон неприятно чувствовала влажные, не просохшие ещё половицы.

Жених куда-то сразу исчез — побежал, наверно, затовариваться для смотрин. К Нине, в качестве дипломата и переговорщика, подсадили белобрысую толстую деваху с грудным ребёнком. Голос низкий, грубый, явно привыкший к крику, к общению на повышенных тонах. Вместе с жениховской матерью, которая, что-то поправляя на пустом столе, тут же прятала руки под фартук, льстиво и робко расспрашивали Нину. Задавали наводящие вопросы о работе, родителях, о доме. Трудно, мол, одной-то справляться?

Осторожно интересовались площадью дома и огорода. 180 квадратов и 15 соток. Переглянулись, приятно поражённые, примолкли, переваривая услышанное.

Всё это время в избе происходило какое-то движение. Прочие домашние: действующие — вернее, бездействующие лица — то входили, то выходили. Украдкой рассматривали Нину, перешёптывались. И бесшумно, на цыпочках, в носках по непривычно чистому полу удалялись, освобождая место для следующей порции любопытных. Постепенно изба наполнялась людьми, шушукались и шуршали углы. Господи, да сколько их тут?!

Дети здесь были какие-то тихие, смущённо и глумливо переталкивающиеся локтями — с намоченными под умывальником волосами, причёсанные, умытые и, видимо, одетые в самое нарядное, что у них было.

Нина из вежливости похвалила их послушание. «Настропалили потому что, — объяснила белобрысая. — А так дай волю — избу разнесут».

Сразу, в подтверждение её слов, из сеней раздался звук смачной оплеухи, детский рёв и негромкий мужской мат.

— Не ругайтесь, не ругайтесь! — заполошной птицей взметнулась женщина в фартуке. Нина так и сидела за столом дура дурой. Никто, кроме белобрысой, не решался присесть рядом. Да и та скоро, перемигнувшись с матерью, поднялась, ушла кормить грудью завозившегося ребёнка.

Нина отвлеклась на секунду, а когда взглянула — на столе уже ниоткуда взялись полдюжины маленьких гранёных стакашков из мутного, словно бы захватанного стекла. И снова неловкая пауза. Нина сидела одна. Все остальные стояли, словно в ожидании чьей-то команды.

— А вот наша Симочка, — пропела мать жениха, выталкивая девочку лет пяти. Нина, как того требовало приличие, подхватила девочку под мышки и усадила на колени. И с ужасом увидела, что у девочки вместо правой ручки — протез.

— Ой, что это у неё?!

Девочка молчала, супилась, теребя ручку. И вдруг оглушительно, басом разревелась и запачкала Нинины руки соплями, и была немедленно удалена с её колен, и отправлена куда-то за спины взрослых.

— А чайник с кипяточком нечаянно на себя опрокинула наша Симочка, — ласково, певуче объяснила женщина. Господи, только этого не хватало. Они и за детьми не смотрят. Асоциальные элементы какие-то. Нина затосковала.

В дальнем углу детский голос отчётливо с обидой сказал: «Чего дерёшься?! Я ведь и сдачу могу дать!» Женщина в фартуке тревожно туда обернулась, замахала руками как крыльями (запрыгали тени на стене):

— Тише, тише! Не ругайтесь хоть при гостье.

Нина поняла, что взвинченность и ссоры здесь привычное, естественное состояние. И сегодняшний торжественный вечер — из ряда вон, исключение из правил. Крикливое семейство изо всех сил сдерживается и соблюдает приличие, чтобы не переругаться.

Вдруг сильно запахло варёным тестом и лавровым листом. Перед Ниной оказалась тарелка с мелкими серыми пельменями. Человек шесть — видимо, самые почётные члены семьи, в том числе отец жениха, неуклюже гремя табуретами, полезли за стол.

Гнутые алюминиевые вилки, как и предполагала Нина, оказались липкими, жирными. Пельмени — невкусными, пресными, из сильно заветренного жёсткого мяса. Но взрослые повеселели, с облегчением враз заговорили, потянулись к Нине чокаться.

Нина для приличия отпила глоток.

— Что же вы, Нина, как по батюшке… Обижаете.

— Это не по-нашенски, Нина…

Нина поняла, что не отвяжутся. Через силу опорожнила мутный стаканчик, который тут же вновь с готовностью оказался полным до краёв.

— Ну да-а, сами пельмени ло-опают, — протянул откуда-то сверху, с печи, обиженный детский голос. — А мы-ы?

— А по уху?!

— Не ругайтесь, не ругайтесь, — всполошилась мать жениха. И заискивающе, умоляюще обернулась к Нине: — Они после, после покушают. На них ведь не напасёшься, на дикую орду. А вы кушайте, кушайте.

У Нины под детскими взглядами с печки кусок в горло не лез. А жених так и не появился. Может, не вытерпел, выше его сил было донести горючее до стола.

Свалился где-нибудь, и его торопливо, чтобы невеста не увидела, спрятали на холостяцкой коечке за занавеской. А может, решил, что с друзьями в гараже пить веселее, а с невестой родня как-нибудь сама без него разберётся.

Нина сидела и думала, что ей давно пора встать и уйти. Проклятая нерешительность мешала. Ясно, что её тут воспринимают как овцу для стрижки, как приложение к богатому приданому, в виде большого дома. Не чают, небось, как спихнуть сыночка, который ни рыба ни мясо, да ещё закладывает. А там, глядишь: дом-то большой — зачастят в гости, будут оставаться ночевать. А там навесят на шею Нине какую-нибудь сопливую калеку Симочку.

Вот так она уныло сидела и накручивала себя, и раздражалась всё больше на своё дурацкое положение, которое не могла прекратить. Ну, спасибо главбухше, удружила.

Сильно зябли ноги на сыром полу. Нина скомандовала себе, как перед прыжком в воду: «Раз, два, три!» И резко, даже слишком резко, встала.

— Вы в туалет? — хлопотливо встрепенулась женщина в фартуке. — Петя проводит. Там в дальнем углу бурьян… Мы пока туда, временно… Никак нужник не соберёмся починить… Темно уж на улице, не упали бы. Может, лучше в ведро в сенцах? Петя вынесет.

Нина забилась крупным телом как рыбина, выбираясь из нагромождения табуретов и плотно, плечо к плечу сидящих тел. Сказала, что сама найдёт всё, что нужно.

Слава богу, на улице из родни никого не было. Все сконцентрировались вокруг стола с пельменями и выпивкой, как ночные бабочки вокруг лампы.

Под фонарём на столбе вытащила телефон: у неё был вбит номер знакомого такси. Оглянулась на белевшую проржавленную табличку с названием переулка, с номером дома. Назвала адрес.

Но ждать было небезопасно: в любую минуту из избы мог кто-нибудь выйти: «Нина, как по батюшке… Обижаете… Ведро в сенцах».