Надежда Нелидова - Обратная сторона тарелки [сборник]

И она, свободно вдохнув всей грудью ночной воздух, с облегчением зашагала по спящей улице — быстро, ещё быстрее, почти побежала навстречу спасительному зелёному огоньку такси.

У нас в селе на нижней улице жило странное существо. Тогда не знали звучных слов «трансвестит», «трансгендер», «транссексуал» — а звали таких за глаза «оно». Ни насмешки, ни сарказма, ни особого удивления, но и сочувствия в этом слове не было. Пожимали плечами, просто констатировали факт: причуда природы. Не мужчина и не женщина. Средний род: оно. Бывает.

В селе не до чесания языков — это не город с лавочками и доминошными столами. Ну, живёт и живёт такой (ая), никому не мешает. Некогда обсасывать сплетню: у всех большие подворья, скотина, огороды, лес…

Когда мы проходили мимо, мама уважительно здоровалась и называла странного человека по имени-отчеству, сейчас уже не помню. Может, Анна Борисовна. А может, Таисия Прокопьевна. Значит, человек позиционировал себя как женщину. Вернее, так решили родители при рождении, ещё не зная особенностей их ребёнка.

Это сейчас с ней (ним) носились бы как с писаной торбой. Приглашали на яркие радужные парады, предоставляли политическое убежище и обласкивали на Западе. Стильно и дорого одевали в «Модном приговоре», подыскивали достойную пару в «Давай поженимся». В «Пусть говорят» собирали бы деньги на гормонотерапию и операцию по коррекции пола. Хочешь из мужчины в женщину, хочешь наоборот.

Это сейчас, а в советское время их судьба была незавидна: изгои. Таисия Прокопьевна даже в жару носила длинную юбку, под юбкой ситцевые пижамные штаны (зимой — ватные). Просторная засаленная кофта, байковая жилетка, поношенный мужской пиджак (зимой — телогрейка). Голова замотана платком, выглядывал лишь кусочек лица, дочерна загорелого. Эта чернота не сходила и зимой: скорее всего, Таисия Прокопьевна чем-то мазала лицо, чтобы любопытные взоры лишний раз по лицу не скользили, не искали в нём что-то эдакое.

Мама здоровалась и даже, к моему ужасу и стыду, останавливалась и о чём-то разговаривала с этой Бабой Ягой. У Таисии Прокопьевны росли редкие седые усы, ещё более редкая борода, и голос был грубый, как у мужчины. Я сжимала ладошкой мамину руку и незаметно подёргивала: «Скорее же, скорей уходим!»

На мои вопросы, что за странная тётя, мама отвечала неохотно и обрывала одним и тем же: «Ну вот, таким человек родился. Всякое бывает. Я её, кстати, учила. Моя ученица».

Ничего себе. Таисия Прокопьевна выглядела много старше моей мамы. Кажется, она нарочито не следила за собой, махнула рукой и даже уродовала и старила себя внешне. Это было подобие протеста: чем хуже, тем лучше. Хотите видеть меня ущербной — получайте.

У нас была читающая семья, папа всегда покупал книги в «Когизе». Однажды моё внимание привлекла брошюрка фельетонов. Уж очень там были забавные, хлёсткие рисунки. Осуждались пьянчужки, прогульщики, мужья, бегающие от алиментов и девушки, бегающие за лёгкой жизнью.

Вот толстогубый парень с гадливой ухмылкой льёт клубящийся паром кипяток из чайника на человеческое сердце. Вот вообще не пойми кто: деваха в кепке, нахлобученной на самый нос, хулиганская дымящаяся цигарка в уголке рта. Фельетон назывался, кажется, «Дядя Маша из Марьиной рощи».

Девушка работает крановщицей на стройке, и прекрасно работает, план перевыполняет. Но вот почему она не только не женственна, но всячески демонстрирует грубость и мужиковатость — задавался вопросом автор. Причём задавался едко, игриво хихикая, — фельетон всё же.

Мол, почему Маша стрижётся почти под «ноль», носит широченные мешковатые брюки, мужские пиджаки на растянутую майку, а иногда и на голое тело? Уж если на то пошло, почему бы не надевать ушитый, подогнанный по фигуре комбинезончик, подчёркивающий талию, попку и всё такое? Или изящные тонкие брючки, которыми щеголяют отдельные девушки за границей?

А это курение и сплёвывание, а шаркающая, раскачивающаяся как у матроса походка… Ужас! Нет бы, завила волосики, сделала губки бантиком. Блузочка, знаете, эдакая завлекательная, чулочки опять же…

Оделась бы по-человечески, и мальчишки бы не бросали камешками вслед и не вопили: «Дядя Маша идёт! Дядя Маша из Марьиной Рощи!» Глядишь, замуж бы вышла, детишек нарожала — а так пугало огородное, ни друзей, ни подруг.

Бедная Маша! В советское время таких людей не понимали и не хотели понимать, не принимали и не хотели принимать. Хотя: работает же человек, план делает, какое твоё собачье дело до его личной жизни? Сейчас мне автор представляется именно тем гадливым парнем, льющим кипяток на человеческое сердце.

Ну, с дилетантами журналистами понятно. Но где были врачи?! Или в Советском Союзе не могло существовать таких уродливых отклонений, а были только ярко выраженные плакатно красивые мужественные плечистые юноши и женственные грудастые, крутобёдрые девушки?

Я попробовала ощутить себя в коже «транса». Наверно, всё-таки первичные и вторичные половые признаки — это верхушка айсберга, жалкий процент внешнего отличия, который вполне можно исправить. 99 процентов — это то, кем ты себя ощущаешь на самом деле: мужчиной или женщиной. Именно психологически мужчина и женщины далеки друг от друга, как планеты.

Ну, дальше подростковые и юные года — самые ненаблюдательные и эгоистичные. Главный объект — это ты сама, Твоё Величество Пуп Земли, Центр Вселенной: со своими влюблённостями, щенячьими восторгами и Всемирными слёзными потопами, страданиями и расставаниями, милыми девичьими секретиками…

И вот как-то в кругу подружек одна из нас с округлившимися глазами рассказывает историю. Как поссорилась с парнем и в полночь вывалилась с наспех собранным чемоданом (они снимали комнату на двоих) на улицу.

Решила поехать к тётке, поймала такси. Таксистка — женщина, вся в скрипучей коже. Голос низкий и чувственный, стрижка короткая, модерновая. Красиво, по-киношному рулит одной рукой. Другой подносит ко рту сигарету, затягивается и стряхивает в окошко пепел от сигареты. Глаза длинные и на висках, лицо голубое от уличных фонарей — не женщина, а Аэлита!

А у подружки кукольная внешность: не нынешней ломкой китайской Барби, а добротной русской пятирублёвой Алёнки или Катюши. Румяные дутые целлулоидные щёки, толстые пшеничные косы, в косах пластмассовые незабудки в цвет глаз. Таксистка едет, искоса посматривает и слушает Алёнкину-Катюшину горючую исповедь о парне-негодяе. И участливо говорит:

— Чего тебе среди ночи тётку тревожить? Покатайся со мной. Мне веселей, и у тебя быстрей ночь пройдёт.

А потом Аэлита вдруг говорит, что они как раз проезжают мимо её квартиры, и она приглашает Алёнку-Катюшу на чашечку кофе.