Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

– А-а, это? Это же масть его, цвет. Он же синий, как волк синий.

Сашок откидывается назад и смотрит в высокое, яркое небо. Улыбается.

…в темнице там царица тужит, а синий волк ей верно служит; там ступа с Бабою-ягой идет, бредет сама собой…

Волк цвета кёк, цвета неба.

А какой на самом деле был волк у царицы? Не синий, конечно, но и не серый вроде. А какой – сейчас не вспомнить. А вот и вспомнить! Бурый! У царицы был бурый волк.

Альберт говорит:

– Ну что? Вот и кончились наши каникулы. Надо домой ехать.

У спящего богатыря, вытянувшегося на повороте реки, легко можно было определить голову – баш, поросший лесом хребет – арка, плечо – ийин, подол шубы – эдек. Сашок излазил ему всю голову, исходил спину. После восьми часов пустого рабочего дня он брал оставленную Альбертом одностволку и уходил с кордона. На закате или часто уже в темноте он спускался по меесу – солнопечному голому склону – домой.

Бродил по лесу, поглядывал на кедры – может повезти, и увидишь на кедре, именно на кедре, древесный гриб, колдушку-тьада. Полезная штука. Положишь в сухое место – настанет ясная погода, бросишь в воду – пойдет дождь.

Конечно, Сашок не верил в это, об этом даже не стоит и говорить, но глаза сами пробегали по стволам, быстро так ощупывали, и Сашок одобрительно улыбался сам себе.

Не верить было легко, а вот попробуй поверь во что-нибудь. В куропаток, ворующих друг у друга яйца, в белую козочку, в колдушку, в то, что ты когда-нибудь умрешь. Хоть во что-нибудь, хотя бы в Бога.

В один вечер Сашок два раза подряд наблюдал закат. Спускался по склону и глядел, как за горами на той стороне долины пропадает красное солнце. Когда оно совсем спряталось за черным неровным горизонтом, он остановился, подумал немного и побежал обратно вверх, к вершине, к макушке спящего богатыря. Бежал, обгоняя поднимающуюся кверху тень.

Успел, хотя и не мог отдышаться некоторое время. Солнце второй раз за день на его глазах медленно пропадало за черной грядой.

Покос закончился, и даже жалко было: ежедневное восьмичасовое безделье тяготило больше, чем любая усталость. Марат медленно выдавливал их с кордона, не давая никакой осмысленной работы.

В выходные отправился в тайгу с ночевкой. Прошел знакомыми местами, ночевал возле кудюра.

Каково было одному в лесу? Скучал ли о друзьях, когда спал возле тлеющего костра? Боялся ли один?

Ну, случился один момент, когда подступал вечер. Вроде еще не наступила темнота, а глаза вдруг начинают плохо различать предметы. Неуверенность какая-то в зрении появляется на границе дня и ночи. Промаргиваешься, промаргиваешься, а толку нет. Минут пятнадцать такая чепуха, а ты еще не дошел до стана. И все вокруг кажется чужим, незнакомым, тревожным, тайга меняется перед наступлением темного времени суток, и ты сам меняешься – еще не пришло спокойствие, еще не появился уют горящего огня или неутомимость и решимость прошагать всю ночь напролет.

Закуриваешь, и весь твой крошечный мир крутится вокруг огонька сигареты, вокруг твоих пальцев, держащих сигарету, вокруг чего-то привычного, например запаха табачного дыма, запаха резины от сапог, звука твоего дыхания. Ты специально говоришь вслух, чтобы услышать свой голос, но он звучит чуждо и неуместно.

Ты – маленький сирота, затерянный вдали от друзей, сидящий на мертвом дереве в каменной морщинке огромного мира, занятого всем, чем угодно, только не тобой. У тебя и дома-то толком нет, ты распростился с родительским гнездом и вывалился в свой великий поход встречь солнцу.

Даже эти пальцы, на которые ты смотришь, они держат сигарету – точно ли они твои? Ты с тревогой смотришь на эти привычные пальцы. На них твердые ногти, постоянно растущие, их приходится остригать, и волоски с внешней стороны фаланг, всегда остающиеся одинаковой длины. Смотришь на корочку недавней царапины на запястье, она сама собой, безо всякого твоего участия заживает, скоро зарастет и совсем исчезнет. Ты не можешь всем этим управлять, этим бездумным отрастанием и зарастанием. Насколько все это твое или насколько все это ты?

Твои границы стремительно размываются в этих сумерках. Пытаешься их нащупать, а они стерты. Трогаешь пальцами щеку, опять говоришь напряженным голосом: «Раз, два, три…», поскольку ничего умнее придумать не можешь, и пугаешься отсчету, который начал.

Посидишь в таком испуганном оцепенении, покуришь, послушаешь, как утихает лес, а потом глядишь – и прояснилось что-то, на фоне еще светлого неба резко проступили черные силуэты елей, торчащие из тумана, долинка приобрела знакомые очертания, и стало ясно, что стан совсем рядом – под каждым деревом, которое тебе приглянется, выбирай на свой вкус, разводи свой огонек. Ну а если ты хочешь именно тот, где вы останавливались с Альбертами, то и это совсем рядом, пожалуйста.

Мир снова собрался во что-то привычное, ты снова молод, здоров и почти не чувствуешь своего послушного и сильного тела.

И вот ты уже добрался до места и находишь оставшиеся дрова, устанавливаешь таган, заботливо прислоненный Сандяевым к дереву, спускаешься к ручью за водой, хозяйничаешь и наводишь уют под толстыми стволами кедров в теплом колеблющемся свете пламени.

Потом лежишь, глядишь вверх, на мохнатые древесные лапы, освещенные снизу костром, на провалы между ними, где происходит далекая космическая суета, полет и мельтешение звезд, а у тебя здесь спокойно, тепло и все по-домашнему.

Это твой чудесный мир, который ты потихоньку строишь для себя, большой, просто необъятный. Красивый, яркий, солнечный, наполненный иногда совершенно бесполезными, но почему-то очень важными вещами. Здесь, например, есть кукушки с разноцветными ногами, удоды, наполненные сыновней заботой, и дятлы, несущие в клюве отвори-траву. Не нужно даже верить во все это, достаточно просто услышать об этом в нужный момент, когда ты готов и хочешь это услышать, когда ты молод и раскрыт всему на свете. И даже если ты не в силах поверить, все равно теперь ты знаешь о прекрасных алмысках с медными когтями, уводящих молодых охотников в свои каменные жилища, – об этих алмысках тебе рассказал Кермалтанов. О местах-тургаках, где встают на месте кони и глохнут моторы мотоциклов и даже уазиков, по словам Коли Кымындынова. Теперь это твое.

Ты засыпаешь, глядя в твердое черное небо, и знаешь, что иногда бывает так: впереди вихря-туунека можно видеть, как верхом едут люди в остроконечных-остроконечных шапках. Слева женщина в чегедеке [9] Чегедек – традиционная верхняя одежда замужних женщин. Длиннополая нарядная безрукавка, надевается поверх одежды. на саврасом коне, справа – женщина в чегедеке на гнедой лошади, а посередине всадник в белой одежде на бело-сером коне с длинным телом, с широкой грудью, и копыта у этого коня красивые – стаканчиками. Уздечки-подхвостники – уйген-куушкан – блестят, словно зеркало. А дальше хвоста лошадей ничего не видно – вихрь так простерся.