Вольфганг Кеппен - Записки Якова Литтнера из подземелья

Мы пытаемся наладить мирный быт. Мы оба, Янина и я, нашли заработок. Збараж оказался приветливым местом. Изредка покой нарушали трубные звуки фанфар из соседней квартиры: немецкое радио сообщало миру о тоннаже очередного потопленного немецким флотом судна. Гитлер ополчился против Англии. Гитлер обрушил на Англию авиацию. И все же Гитлер до Англии не добрался. Из русских газет мне переводили сообщения об авианалетах на Лондон. Злой демон не успокаивался и добывал свои кровавые трофеи в водах и воздушном пространстве Западной Европы. Но и на немецкие города обрушились бомбы. Снова стали приходить письма от Кристы. Опасаясь цензуры, она выражалась витиевато, но письма были проникнуты скрытой тревогой. Подло зажженное пламя войны полыхало все ярче. Похоже, уже никто не мог его погасить. Можно было опасаться, что несчастье снова найдет к нам путь. До 22 июня страх постоянно нарастал. Потом все началось, и избавление от неизвестности стало почти что облегчением: Гитлер перешел русскую границу. Он пошел дорогой Наполеона и кончит так же, как он. Но для нас это будет дорога страданий.

Русская мобилизация идет стремительно. Все годные к военной службе мужчины призваны в армию и отправлены на восток, наверное для подготовки.

Немцы наступают. В нашем городке уже появились первые беженцы. Я снова вижу знакомую по Польше картину: скитания растерянных, изгнанных с родных мест людей. А перед нами вновь встает вопрос, присоединиться ли к бегущим или остаться здесь. Мы с Яниной советуемся всю ночь. Мы приходим к выводу, что просто не перенесем новых лишений. И мы остаемся, хотя из соседнего города Броды уже доносится грозный рокот орудий.

Адище войны снова вокруг нас и над нами, наши нервы на пределе. Над городом кружат самолеты. Упали первые бомбы. В последнюю минуту мы все же пытаемся достать подводу. Но ничего не выходит. Движущиеся через город голодные беженцы осаждают магазины: хлеба нет.

Артиллерийский огонь усилился и стал ближе. Город словно вымер. Мы смирились с неизбежностью и, как все, кто остался в городе, спрятались в подвале, чтобы пересидеть бушующую наверху войну.

Взрыв за взрывом сотрясают землю. Снаряды ложатся совсем близко. Не исключено, что нам никогда не выйти отсюда. Нас разнесут в клочья, хотя мы не принимаем участия в этом бою. Мир охвачен пожаром, а мы жертвы, потому что это наш мир. Это не благая смерть. Что я сделал не так в моей жизни, что я упустил, что я мог, что я должен был сделать, чтобы противостоять ужасу и предотвратить его? Я был коммерсантом в Мюнхене. Я жил тихо и честно. Я ни о чем не заботился. Этого было мало! Быть может, у меня была своя миссия. Будущее было даровано нам, а мы его упустили. Каждый человек в Европе страдает от ужасных событий, которые издевательски именуются «великой историей». История предстает передо мной в образе огромного упыря с головой Гитлера. В отчаянии я выбираюсь из подвала и вижу вдали тяжелые облака черного дыма, за ними море огня. После короткого затишья взрывы возобновляются. Барабанные перепонки на пределе.

Артиллерийский огонь перешагнул через нас и двинулся дальше на восток. Мы остались в нашей комнате. Мы стоим у окна и смотрим на главную улицу. Рядом со мной Янина и еще одна женщина. Ее руки сжаты от ужаса. Невыносимое напряжение исходит от пустынной улицы. Мы все чувствуем: сейчас они должны появиться. И точно! Первый серый танк выруливает на улицу. Он накрыт флагом со свастикой, должно быть, это опознавательный знак для своих летчиков. Неожиданно раздаются выстрелы и завязывается бой. Я вижу, как огонь вырывается из танкового орудия, и оттаскиваю женщин от окна. Мы снова бросаемся в подвал. Наверху творится светопреставление. Серый танк был первым вестником.

Мы завоеваны. Ночью шел дождь. Улица была забита танками и машинами. Между ними блуждала брошенная старуха, явно выжившая из ума. Горящие дома освещали картину.

Перед нашей дверью разбит бивак. Немецкие солдаты приходят и уходят. Они ведут себя очень гуманно и пристойно, похоже, они рады, что могут говорить с нами по-немецки. Они прибрали к рукам городской склад яиц, и мы должны жарить для них на нашей плите яичницу безостановочно, как на фордовском конвейере. Нас и других евреев, оказавшихся поблизости, тоже приглашают поесть. В подразделении есть австрийцы и баварцы. Перед смертью им хочется, что называется, «закусить», начальство дало им на это час, и они действуют по мюнхенскому правилу «живи и жить давай другим». Из расположенной неподалеку пивоварни прикатывают несколько бочек пива, и я выполняю роль кельнера. Меня тут же приглашают выпить, я говорю на баварском диалекте и чувствую себя, как в пивной «Хофбройхаус» в Мюнхене.

Солдаты двинулись дальше. Мы провели ночь без войск и без правителей. Мы живем в вакууме власти. Совсем ненадолго мы оказались в условиях полной свободы, оторванные от всего, за пределами цивилизации. Стоит тихая ночь. Для меня это ночь без сна. Мысли и заботы одолевают меня. Я размышляю о своей жизни, о своем маленьком «я» и его месте в этом времени. Встреча с немецкими солдатами из Баварии на мгновение пробудила во мне сентиментальное чувство родины. Я увидел отдельного человека из страны, в которой я когда-то с удовольствием жил; я видел не солдата и совсем забыл о принципе, которому он сегодня служит. Нескольких баварских выражений было достаточно, чтобы смягчить меня. И только слова «после нас придет СС» вернули меня из моих грез в жестокую реальность. Солдаты отделяли себя от нацистских соединений, которые следовали за ними. «Тогда вам придется плохо», — сказал один из них. Я ему верю.

Ранним утром снова шум движущихся войск! Теперь это солдаты с черными хищными птицами на машинах и на мундирах. Это СС! Глухая тяжесть ложится мне на сердце, цепенящий холод сдавливает грудь. Черные машины похожи на траурную призрачную процессию. Небо темнеет, и дождь усиливается.

СС действует решительно. В свое время в Париже был очень моден театр «Гран Гиньоль». Это театр ужасов. Актеры играют не людей, а исчадий ада, отъявленных негодяев; у зрителя мурашки бегут по коже, но, когда он выходит на улицу, у него возникает чувство приятного облегчения: ведь это было представление, а не реальность. Здесь же была реальность. Синагогу подожгли; Варфоломеевская ночь словно вернулась из истории в настоящее. Грабежи, убийства, насилия обрушились на нас как гроза. Ни одной еврейской квартиры не пощадили. И это не конец, это только начало кошмара.

Моего соседа напротив зовут Хиндес, он торговец зерном. Перед воротами его дома эсэсовец потребовал передать ему ключи от амбара. Когда тот спокойно и вежливо объяснил, что уже отдал ключи отходившим русским войскам, эсэсовец начал его оскорблять. Ругань услышали двое других эсэсовцев, беседовавших поодаль. Один из них прервал разговор, вытащил пистолет и застрелил старика Хиндеса. После этого он закурил и продолжил беседу. Спокойствие, с которым все это проделал эсэсовец, ужаснуло меня еще больше, чем то, что он застрелил торговца.