Томас Кенэлли - Дочери Марса

Пока что все. Но допотопные кайзеровские винтовки, по слухам, переданные туркам, еще далеко не в полную силу прошлись по плоти легионов Добра. В углу своей палаты сестры отмывали руки в тазах, постоянно сменяя воду и добавляя в нее дезинфектанты. Закончив, они направились в столовую, где стюард подал чай и большие куски хлеба с маслом.

— Хорошо медсестрам вроде нас с тобой, а, Салли? — сказала Онора, не прикидываясь ни скорбящей, ни ищущей прощения и утешения. — Мы были заняты, — продолжала она, — правда, принесли не так много добра.

Она стояла у иллюминатора, занимавшееся утро освещало ее лицо.

Салли почувствовала, что ее не столь открытую душу уже готова объять безутешная скорбь, но тут из-за двери донесся призыв медсестры. Подошел минный тральщик с массой тяжелораненых на борту.

Казалось, койки госпитальной палубы заполнились буквально за несколько минут. Доставляемых на носилках раненых клали прямо на железную палубу. Санитары искали кладовки или небольшие отсеки, куда можно было бы положить солдат. Продуманное распределение обязанностей рухнуло под наплывом пострадавших в бою. Лишь те, кто, как Онора, происходил из неблагополучной семьи и более-менее привык к беспорядку, несмотря на царивший вокруг хаос, знали, что делать и за что хвататься. И сама Митчи, и сестра Неттис, сохранявшие невозмутимость, принимали взвешенные решения в этой неразберихе, направляя поток носилок.

Корабль завибрировал от возобновившегося грохота. Крупнокалиберные орудия вели обстрел и клочка суши, и моря. Непонятно только, нацелились эти фурии на них или нет. Но Салли уже привыкла к сотрясению металла. Для нее оно трансформировалось в едва прощупываемый пульс, стало обычным фоном. Какой-нибудь час спустя Салли стало казаться, что она всю жизнь ощущала эту вибрацию.

И всякий раз, когда сестра Неттис или старшая сестра видели солдата, плачущего от боли, назначали укол морфия.

— Откуда вы, сестра? — допытывался бледный пожилой человек с ранением в грудь, глядя поверх повязок, будто ее ответ мог спасти его или хотя бы облегчить его участь. Таких немолодых солдат оказалось больше, чем она думала. Мужчин в возрасте, познавших тяжкий труд и этим трудом изношенных. Бросив взгляд на красную карточку, Салли по почерку определила, что выписана она Наоми, ее невидимой сейчас сестрой, через чьи руки прошел этот раненый. Заведомо зная, что солдат утешает эта простая игра в географию, Салли ответила. Идея была такова: если я из одного спокойного графства, а ты из другого, то ни мне, ни тебе ничего не грозит. Рассуждающие о местах, где появились на свет, так просто не умирают. Но она-то уже понимала, что раненым в грудь уже ничем не помочь. И раненым, и медсестрам следовало к этому привыкнуть. Но разве привыкнешь к такому?

— Я из Мунты, с шахт, — доложил он. — Один из тамошних счастливчиков, — он упорно продолжал говорить, едва шевеля синими губами, резко контрастировавшими с мертвенной бледностью задубевшего от угольной пыли и солнца лица. — Тем лучше. Бог ты мой, вы знаете, у меня ведь жена и трое детей там остались.

Даже когда Уилсон сказал, что он из Индурупилли [11] Пригород Брисбейна. , это прозвучало настолько фантастически, что кое у кого вызвало даже смех. Но откуда бы он ни был, парень он хороший. Какие бы раненые ни назвали места, он кивал вместе с ней. А услышала она все: Эноггерасы и Кунабарабраны, Бангендоры и Банбери. Язык у нее прилип к небу, и она смогла произнести только:

— Вы поправитесь.

Едва начав промывать рану на голове находившегося в глубокой коме юноши, Салли разглядела в ней мелкие осколки, потемневшую ломкую ткань вокруг, отслоившуюся внутреннюю мембрану, мозговую оболочку, наружную надкостницу черепа, а потом перед ней предстал обнажившийся мозг. Зрелище ее поразило и невольно заставило замереть. Салли уже вооружилась ножницами, чтобы отрезать некротизированную плоть, как рядом возник полковник в хирургическом халате и заявил права на этого мальчика.

Раненого со свистящим дыханием, отца троих детей уже не было в живых. Он умолк навек, и здесь, на этом клочке Эгейского моря, уже не имело ровным счетом никакого значения, где находятся Мунта или Маклей.

Салли была наслышана о свойственной солдатне порочности, но те, кто оказался здесь, на громадной белой палубе, вели себя с долготерпением святых. Временами раздавался раздраженный крик: «Сестра! Сестра!» Но стоило подойти к такому раненому, как лицо его искажал панический страх, и он начинал плести околесицу. Нередко раненый глупо пытался убедить всех, будто бросил товарищей в беде — был выбит, выброшен, вышвырнут с турецкой базы (так они выражались, до последнего пытаясь соблюсти речевой этикет).

Откуда бралась эта святость? Была ли она в них раньше? Ведь не они же бесчинствовали в Каире, громя лавки на базаре и громогласно понося египтян, мерзко и злобно передразнивая отрывистые команды британских офицеров.

У сестер выпала свободная минутка, они пошли в столовую поесть, и удивительным образом все потонуло в слухах, байках и домыслах. Наоми, которая спустилась с палубы, сидя за столом, выглядела задумчивой, бледной, и Салли подошла к ней и спросила, как там было, ну, наверху. Наоми рассеянно отмахнулась. Салли из ее слов поняла, что раненых было столько, что сам Хукс, кажется, ставил диагнозы почти наугад. А бывало, что и фатально запаздывал. Сама же Наоми, считай, ерундой занималась… и потом — плохое освещение, изодранное в клочья, грязнущее обмундирование… Путались и санитары, прикрепляя раненым неверные бирки. Слишком много их поступало. Слишком много и для судна, и для санитаров, и для Хукса. И для меня. Я никогда ничего подобного в жизни не испытывала…

Салли чмокнула ее в темечко, но потом, догадавшись, отошла, просто чтобы не досаждать Наоми.

Кэррадайн сообщила, что последние несколько часов она дежурила в офицерской палате ходячих. Услышав, как другие обсуждают, что, мол, на палубе почти не услышишь жалобных криков и стонов, Кэррадайн тут же заверила всех, что некоторые из офицеров в открытую хныкали, проклиная судьбу.

— Я бы тоже хныкала, — внезапно с убежденностью проговорила Наоми. — И судьбу проклинала бы.

Салли, не в силах проглотить кусок, сидела на другом конце стола с кружкой чая. Этот непонятный эмоциональный взрыв сестры заставил ее нахмуриться, и, протянув руку, она потрепала Наоми по плечу, словно никакого объединявшего прошлого у них и не было. Исключительно настоящее. Именно оно и властвовало над ними теперь.

— Бьюсь об заклад, что именно они, — сказала Кэррадайн, — пускали пыль в глаза в больнице Мены и в баре «Шепард». Бьюсь об заклад, что именно они были героями в баре «Паризианы».