Юрий Убогий - Что было, что будет

Когда уселись за стол, Смольников сообщил, что на днях уезжает в Англию, в служебную командировку. Надолго, на целых полтора месяца, поэтому и решил собрать кое-кого из старых приятелей, отметить отъезд.

— А где же они, приятели? — спросила Лариса. — Не один же Виталий у тебя в таковых значится?

— Не один-то не один, но никого больше не удалось заполучить. Лето, Ларочка, — пора забав и развлечений. Кто на даче, кто занят по уши, а кто вообще сгинул невесть куда.

— А мы, значит, оказались самые свободные…

— Самые верные, Ларочка, самые верные, — добродушно пробормотал Смольников, поднимая рюмку. — Ну что ж, за все, что было, за все, что будет!

— За твою поездку! — Лариса ласково улыбнулась ему. — А зачем ты едешь в эту Англию? Да еще надолго так?

— С иммунологией разбираться. Как там у них по этой части дела обстоят, посмотрим, и своим опытом поделимся. Любимая моя иммунология. Звучит-то каково! Почти как женское имя, Ефросиния, Аполлинария, иммунология…

— В таком случае Руфина тебя к ней ревновать должна. А, Руфочка?

— Так она ж ее сама любит. Это у нас семейная любовь. — Смольников обнял сидящую рядом жену за плечи. — Тройственный союз, можно сказать. Мы и иммунология.

Смольников в застолье был громогласен, говорлив, а худенькая жена его тиха и спокойна. Они выглядели очень дружными, то и дело понимающе переглядывались и улыбались.

— Но при всем при этом я все-таки завидую вам, практикам, — сказал Смольников Ляпину.

— В чем же?

— Вы видите непосредственный результат. Прооперировал, вылечил — все ясно и конкретно. А у нас никогда по-настоящему не знаешь, как твоя работа на больных отзывается. Умозрительно, конечно, можно представить, но вот этого… — Смольников пошевелил над столом пальцами. — Вот этого, осязаемого, нет.

— Брось… — поморщился Ляпин. — Это разговор в пользу бедных. В науке каждый, даже небольшой успех на тысячи, а то и на миллионы людей в конечном счете работает. Масштаб! И дело творческое, не то что наша текучка.

— В этой текучке — жизнь, — вздохнул Смольников. — Ну, да ладно, не будем спорить. Давайте-ка за наших ребят лучше выпьем. За каждого по очереди, а?

— Не много ли будет? — усмехнулся Ляпин.

— А мы по глотку хотя бы. Да и сколько нас в группе-то было? Десять всего, пустяки. Закусывай покрепче — и будешь молодец. Ну-с, по алфавиту и пойдем. Астахова первая. За Астахову Наташку, акушера-гинеколога. Чтоб рука у нее легкая всегда в работе была…

Хмелея, Смольников становился все добродушней. Глаза его подернулись влажной пленкой, с лица не сходила улыбка. Он целовал то руку жены, то Ларисы, то Ляпина ласково по плечу похлопывал. Долго и подробно говорил о недавней своей поездке в Швецию, и получалось у него это очень хорошо. И юмор в его рассказе был, и занимательность, и кое-что профессионально интересное. Встречаясь с ним взглядом, Ляпин думал, что вряд ли он понимает его, Ляпина, как личность. Вряд ли. Он видит в нем все того же, давнего и уже не существующего на свете Витальку, с которым в одной комнате общежития шесть лет прожил. В этом соображении для Ляпина было что-то обидное, он являлся для Смольникова скорее символом студенческой молодости, чем живым, теперешним человеком.

Ляпин внешне вполне отзывался на знаки дружеского расположения Смольникова, но в душе испытывал к приятелю смутную враждебность. Что-то излишне самоуверенное, барственно-покровительственное чудилось ему в поведении Смольникова. Ляпину казалось, что его ласкают и подбадривают здесь, словно бедного родственника.

Даже в том, как по-разному они со Смольниковым хмелели, Ляпин видел что-то обидное для себя. Смольников все более добрел, смягчался, излучал довольство и жизнерадостность. Ляпин же становился подозрительным и угрюмым, пытаясь это безуспешно скрывать. Ему казалось уже, что Руфина поглядывает на него с насмешкой, а жена, танцуя, чрезмерно к Смольникову льнет. И в таком пустяке, как застолье, были они с ним в неравном положении: Смольников явное удовольствие получал, а он — лишь маялся и раздражался.

Домой Ляпины возвращались мрачными, почти не разговаривали и избегали друг на друга смотреть. Увиденное у Смольниковых угнетало их. Да и само возвращение на троллейбусе было неприятным. Туда с комфортом и шиком ехали, а обратно — в давке и толкотне. Казалось, что Смольников их привез, позабавился их обществом, сколько хотелось, а потом выставил за дверь.

Собственная квартира, когда они вошли в нее, представилась Ляпину особенно унылой и тесной. Все в ней словно бы съежилось, состарилось за последние несколько часов. Комнаты выглядели маленькими, потолки низкими, мебель поношенной и старомодной.

В постели, едва Ляпин попытался обнять, привлечь к себе жену, она резко и грубо его оттолкнула, и в этом был не просто отказ, нежелание близости, а презрительная брезгливость…

Заведующим хирургическим отделением Ляпин стал полгода назад и все еще не мог привыкнуть к новому своему положению. Все еще радовался и гордился. Лучшее отделение грудной хирургии в городе — это была не шутка. Он долго ждал такой должности, несколько раз бывал к ней близок, но в последний момент дело срывалось. И вот все-таки наконец дождался.

На следующий день после визита к Смольниковым Ляпин чувствовал себя на работе без обычной внутренней бодрости и подъема. Голова чуть побаливала, да и отделение во время утреннего обхода показалось ему не таким уж прекрасным. Тесновато, больных больше, чем должно бы быть, и персонал далеко не идеально свои обязанности выполняет. Особенно гордиться нечем, подумал он. Пора снимать розовые очки, полгода поносил и хватит. И в положении заведующего тоже радости не так-то много. Заурядное рабочее место у медицинского верстака… Место, каких в медицине тысячи. Ни наукой, ни зарубежными симпозиумами здесь и не пахнет…

В этот день у Ляпина планировались две небольшие, несложные операции. Он провел их быстро, одну за другой, и был доволен. Он вообще любил простую работу, без нервотрепки, без риска, в которой все известно насквозь и от которой не ждешь никаких осложнений. Любил и делал ее хорошо, добротно, и именно простота работы доставляла ему особенное удовольствие. После операции, большой и рискованной, если даже она прошла успешно, постоянно остаются в душе какая-то неуверенность, противная зыбкость, ведь никогда не знаешь, как оно потом все обернется. Простая же операция словно бы имела в конце эдакую четкую, успокаивающую точку.

Выйдя из операционной, Ляпин попросил принести в кабинет чаю покрепче. Теперь можно было позволить себе расслабиться и отдохнуть десяток минут. Вся основная работа на сегодня была сделана.