Юрий Убогий - Что было, что будет

Ляпин постоял в дверях, ожидая, что дочь догадается умерить громкость музыки, но она не обращала на него внимания, смотрела в потолок, чуть покачивая согнутыми в коленях ногами. Вокруг нее валялись какие-то иллюстрированные журналы, обертки конфет, на полу рядом с тахтой лежала раскрытая книжка текстом вниз. Дочь была одета в линялые синие джинсы и голубенькую кофточку, под которой чуть проступала грудь.. Ляпин вдруг вспомнил, как она добивалась покупки — то слезами, то злым криком, то унылыми, упорными уговорами. Джинсы стоили сто пятьдесят рублей, и выкладывать такую уйму денег за грязную тряпку Ляпину, естественно, представлялось совершенно нелепым. Сначала он и слышать об этом не хотел, да и жена его поддерживала. Купить, однако, пришлось, потому что он устал бесконечно спорить с дочерью и понял, что она от него не отстанет. Это воспоминание словно бы подтолкнуло Ляпина, он шагнул к проигрывателю и резко убавил звук.

— Ну же, папка! — капризно крикнула дочь. — Ну зачем ты это!

— Мы ведь с тобой договорились, — сказал Ляпин как можно спокойнее. — Когда ты одна, делай, что хочешь, но когда я или мама в доме, чтоб подобной какофонии не было.

— Такая музыка обязательно громкой должна быть, как ты не понимаешь! Иначе эффекта не получается!

— Какого еще эффекта? «Балдения» этого вашего, что ли?

— Ну и «балдения», ну и что? Знаешь, как приятно.

— Я и вижу. Разлеглась, рассопливилась, смотреть противно. Делом бы каким-нибудь занялась. Или в лагерь бы поехала.

— Нужен он мне, ваш лагерь! Там со скуки помрешь.

— А здесь ты чем занимаешься? — крикнул Ляпин. — Этим же самым, по-моему. А ну вставай! Вставай, вставай, тебе говорят. Ты что, больная, чтобы целыми днями на диване валяться? И прибери за собой, разбросала, понимаешь, всякий хлам!

Дочь медленно села, спустив ноги на пол, и начала собирать журналы и конфетные обертки. Во взгляде, который она при этом бросила на Ляпина, мелькнула злость. Наблюдая за ее нарочито вялыми, ленивыми движениями, Ляпин подумал, что она недолго еще будет выполнять такие вот его приказания. Год, ну два, а потом от нее уже вряд ли чего добьешься.

— У меня каникулы, и я имею право отдыхать, как хочу, — сказала дочь. — Как мне нравится.

— Очень плохо, что тебе только это нравится. Жалкая картина.

— Ничего не жалкая, — презрительно фыркнула она. — Нормальная вполне.

Ляпин ушел в кухню, широко распахнул окно и закурил. Ему была видна детская площадка в центре двора с качелями, качалкой, песочницей и раскрашенным под мухомор грибком. В песочнице возились дети, с высоты пятого этажа выглядевшие маленькими, как жуки. Он подумал, что, кажется, совсем недавно и дочь была такой и так же играла, а он так же наблюдал иногда за ней из окна кухни. В ту пору они много времени проводили вместе. Гуляли, в парк неподалеку заглядывали, на карусели вместе катались, мороженое ели в кафе. Странно, что, чем старше становилась дочь, тем меньше он с ней общался. К матери она стала постепенно уходить. А теперь вот ей тринадцать, и почти все общение между ними сводится лишь к таким перепалкам, как сейчас.

Да, что-то просмотрели они в воспитании дочери. Впрочем, жена была ею довольна. Говорила, что та растет вполне современным ребенком, со всеми типичными достоинствами и недостатками, а это-то, мол, и нужно: времени своему соответствовать, белой вороной среди окружающих не быть. Очень они подружились в последний год, жена с дочерью, и Ляпин порой чувствовал себя в семье третьим лишним. Случалось, войдет в комнату, где они оживленно, прямо, как подруги, обсуждают что-то, они посмотрят на него и замолкнут. И приходится делать вид, что зашел на минуту, брать что-нибудь поспешно, книжку, например, выходить и вновь слышать через дверь их торопливые, перебивающие друг друга голоса.

Ляпин всегда хотел по крайней мере двух детей (к тому же ему очень хотелось сына), но жена воспротивилась. Заявила, что нужно и для себя пожить, а при двоих детях это трудно. Ляпин был вынужден смириться, да и что поделаешь в таком случае? Кому рожать, тому и решать…

Посмотрев на торопливо вошедшую в кухню жену, Ляпин сразу понял, что настроена она весьма решительно. В глазах ее был острый, азартный блеск, который возникал, когда она намеревалась предпринять что-то важное. Обычно это касалось очередной покупки.

— Есть французская дубленка, — сказала жена с придыханием, как будто бежала, торопясь сообщить Ляпину новость. — Шестьсот рублей. Изумительная. Овчина как снег, сшита — лучше не бывает.

Ляпин потупился, словно то выражение напора и решительности, которое было в лице жены, резало ему глаза. Он прекрасно знал по долгому опыту, что никакие резоны, никакие протесты не удержат жену от покупки, что перечить ей — только нервы понапрасну трепать. Однако соглашаться сразу нельзя было, хотя бы для поддержания собственного достоинства, и Ляпин вступил в спор, заранее готовый к уступке и поражению.

— Ну так что? — сказал он угрюмо. — Хочешь, чтобы я порадовался за французов, какие они мастера хорошие? Очень рад. Всегда к этой нации симпатию питал.

— А-а-а! — отмахнулась Лариса. — Брось паясничать, не смешно. Покупаем?

— Что покупаем?

— Дубленку, милый. Французскую дубленку. Я же тебе битый час об этом толкую.

— Час? А по-моему, минуты три-четыре.

— Ты прекратишь или нет идиота из себя разыгрывать?! Мне не до шуток, нужно сейчас же звонить, берем или нет. Это же редчайший случай, такая вещь на рынке тысячу стоит, не меньше.

— Меня это не интересует.

— Ах, так! — Глаза Ларисы стали плоскими и твердыми. — Если не интересует, тогда придется самой решать как лицу заинтересованному! — Она шагнула к двери.

— Постой! — остановил ее Ляпин. — Если мне не изменяет память, ты в прошлом году пальто с чернобуркой себе сшила. Очень хорошее. Так вот, я думаю — не много ли будет в доме зимней одежды?

— Не много.

— А по-моему, многовато.

— Но у нас же деньги-то есть!

— Правильно, только они, в соответствии с твоими же планами, для другого предназначены. Если ты забыла, то напомнить могу.

— Ничего я не забыла, но дубленку все равно нужно брать. Такой случай раз в жизни выпадает! — Голос Ларисы стал жесткий, какой-то звякающий. — Ты не представляешь, скольких трудов мне стоило об этом договориться. И допустить, чтоб все оказалось впустую, прахом пошло — нет уж, дудки!

— Послушай, — начал Ляпни тоном, показывающим, что его терпение истощается, — тебе известна такая житейская премудрость — по доходам и расход?

— Известна, ну и что? Плевать я на эти премудрости хотела! Доход, расход! Вот и увеличивай доходы, если уж на то пошло.

— Милая, как?

— Думай! Я одно вижу — очень многие, которые ничем особенно от нас не отличаются, гораздо лучше живут.