Юрий Убогий - Что было, что будет

Он сидел, смотрел, слушал и, когда мысль о смерти Силантия незаметно ушла, выскользнула у него из головы, тогда-то тот и вспомнился ему живым. Пацаном лет десяти с огромной самокруткой в зубах. Рядом была школьная дощатая уборная, прячась за которую они курить в ту пору приучались. И день был похожий, зелень, солнце вокруг, а Силантий самокруткой попыхивает неумело, щурит от дыма конопатое свое лицо… А вот он же, хмельной, однорукий, пляшет на День Победы у правления колхоза. Пустой рукав выскочил из-под ремня и мотается, треплется, ветром его заносит, и видеть это нехорошо, жутковато… Вспомнил старик и последнюю свою встречу с Силантием месяца два назад. Говорили, что он совсем плох, едва ли не помирает, а старик застал его дома все с той же вечной самокруткой в зубах. Великий был табакур и не признавал ничего, кроме махорки. Можно ведь было б чего-нибудь полегче смолить, полный сельмаг курева, ан нет, дай ему махру, от которой аж глаза слезятся. Посмотрел тогда старик на дымящего Силантия, послушал его всегдашний матерок (он и матерщинник тоже великий был) и решил, что жить тому еще долго. Но ошибся, выходит…

«Силантий умер», — вновь, как и несколько минут назад, мелькнуло у старика в голове, но теперь эта мысль не казалась уже пустой и легкой, не скользнула краем сознания, а заполнила его до краев. В ней был простой и страшный смысл: Силантия нет больше в этом мире. Нет и никогда не будет. А следующая очередь — за ним. Еще несколько дней, месяцев, лет, может быть, и он сам, вслед за Силантием исчезнет в черной бездонной яме. Это представилось старику так явственно, так ярко, что озноб пошел у него по коже, и он невольно шевельнул пальцами, словно пытаясь схватиться за что-то. Ему было трудно усидеть на месте, и он поспешно встал и растерянно и испуганно осмотрелся. Все вокруг было хорошо знакомо, но казалось теперь обманчивым и зыбким. Ему почудилось, что дом, крыша его, ствол яблони с глянцевитой корой, утоптанная, замусоренная земля под ногами — лишь тонкая, готовая вот-вот расползтись, порваться оболочка, под которой ждет, сторожит его, как и каждого человека, зловещая пустота.

Он бесцельно и суматошно сделал несколько шагов и замер. Надо было делать что-то. Он знал, чувствовал необходимость занять и руки свои, и голову какой-нибудь работой. Тогда ему станет легче.

Он вспомнил про разделочную доску, которую обещал невестке, и глубоко перевел дыхание. Ну конечно, этим он теперь и займется. Дело приятное, веселое, душевное, можно сказать.

Работая с самозабвенным напряжением, старик успел закончить доску к обеду, к возвращению невестки с фермы. Получилась она у него на редкость удачной — легкая, ладная, с плавно выгнутой, прямо-таки просящейся в ладонь рукояткой. Под конец он и наждачком по ней прошелся, и стеклышком поскоблил, и дубовая древесина засверкала как полированная. Увидев доску, Татьяна даже засмеялась от удовольствия.

— Ох, хороша! — воскликнула она. — Спасибо, дедушка, уважил! Да на ней-то, на такой, и резать грех, ее б на стенку повесить надо…

Неподалеку от дома Силантия, в тени жавшегося к забору бурьяна, играли две девчушки.

— Знаешь их? — спросил старик внучку.

— А то нет! Это же Светка с Зинкой.

— Ну вот и иди с ними пока побудь.

— Я с тобой хочу! — капризно крикнула Аленка.

— Со мной нельзя. Давай, давай и жди меня тут, никуда не девайся. Я скоро.

Аленка неохотно, загребая по дорожной пыли тоненькими загорелыми ножками, направилась к девчонкам. Старик, глядя ей вслед, со странным удивлением, словно только что осознав это, подумал, как она еще мала. У него же правнучка почти такая, года на три помоложе всего. Да, точно, той три, этой шесть. А могли бы даже и поменяться местами, и внучка младше правнучки была б. Чудеса да и только. Вот что значит, когда все не по порядку, не по ладу идет. Поздно женился сын второй раз, поздно и ребенка завел. Куда это годится — в пятьдесят лет такую крохотную иметь, да еще одну-разъединую.

Дочь свою Марфу старик не видел давным-давно, уж очень она далеко жила с семейством, в Магаданской области. Ей было под шестьдесят, и это тоже вдруг показалось ему странным. Считай, старуха, как и он сам. Однако думать о ней как о старухе он не мог и гораздо яснее и охотнее представлял ее вот такой, как Аленка, крохотной, белоголовой, и даже день похожий в памяти мелькнул, зной, пыль, дорога, глиняная раскрашенная свистулька в руках у дочери, и свист, ее вроде бы услышал старик, резкий, заливистый и в то же время едва уловимый, приглушенный далью в полсотню лет… Вообще окружающий его настоящий, действительный мир часто представлялся старику миражно зыбким, а воспоминания далекой молодости и детства бывали так ярки и выпуклы, что приобретали почти силу реальности, и тогда казалось, будто начало и конец жизни сходятся, сплетаются воедино до нерасторжимости, и вся жизнь являлась вдруг в единстве, и всю ее можно было просмотреть насквозь.

Дом Силантия был вполне еще крепок, а голубые новенькие наличники даже придавали ему бравый, залихватский вид. Старик вспомнил, что дощатый коридор с широкими, в мелкий переплет окнами делал он сам. Во многих сельских домах была его работа, накопилась за долгие годы. Приятно было узнавать ее, иной раз совсем как-то неожиданно. Посмотришь, ан потолок-то он сам настилал или рамы вязал, или крылечко сколачивал. А коридор вот этот делать ему помог Силантий, хотя проку от его помощи было немного. Мешал скорее, то байкой отвлечет, то перекур затеет. Да и обрывал дело, едва солнце на закат шло, — все, мол, конец, надо и поужинать не спеша, и по чарке принять. Лишку покойник не перерабатывал, любил пожить прохладно.

Входя в дом, старик не верил, что не найдет в нем всегдашнего своего приятеля живым. Не мог этого представить. Казалось, открой дверь — и Силантий вот он, на любимом своем месте у окошка самокруткой дымит.

В горнице возле стола стояла невестка Силантия Ольга и резала ножницами какую-то белую ткань. Была она толста, низкоросла, с деловитым, нахмуренным лицом. Рядом с ней растерянно толклась маленькая старушка, бабка Настасья, жена Силантия.

— Доброго здоровья, — сказал старик, остановившись у порога.

— Здорово, дед Иван! — зычно отозвалась Ольга.

Бабка Настасья, взглянув на старика, молча поднесла к глазам угол косынки, словно именно этим отвечая на приветствие.

— Что, с дружком попрощаться пришел? — спросила Ольга.

— Надо!

— Дело нужное, — с обыденной простотой подтвердила Ольга. — Счас проведу, а ты на минутку-то присядь.

Бабка Настасья села рядом со стариком и плакала с каждой минутой все сильнее. Можно было подумать, что именно приход постороннего человека позволил ей наконец свободно делать это. Старику стало жаль ее. «При такой-то бойкой и не поплачешь вволю, — подумал он, глядя на Ольгу. — Ишь, покрикивает. Неужто и моя будет такая при подобном случае?»