Юрий Убогий - Что было, что будет

О будущем она старалась не думать — слишком это было страшно. Если же подобные мысли все-таки прорывались, то она вспоминала Павла, как некое противоречие им, некий противовес. Она представляла его со всеми особенностями внешности и характера, и эти представления отодвигали, глушили страх и боль. Она видела, за что ей приходится платить такой тяжкой, мучительной ценой, и цена эта не казалась ей чрезмерной.

Марина Николаевна часто вспоминала свою жизнь до встречи с Павлом, такую спокойную, такую славную, и все-таки не жалела о ней. Она не жила тогда в полную силу, что-то важное лежало, томилось на дне ее души и лишь теперь нашло себе выход. Она, наконец, словно бы вздохнула впервые по-настоящему — глубоко, полной грудью.

В середине августа Павел неожиданно предложил Марине Николаевне съездить вместе в деревню дней на пять-шесть. Сначала это показалось ей совершенно невозможно и по служебным, и по домашним обстоятельствам. Однако чем больше она об этом думала, тем притягательнее становилась поездка, и неделя вдвоем с Павлом в конце концов начала представляться ей счастьем, отвергнуть которое просто не было сил.

Отпуск у Марины Николаевны планировался на конец сентября, и получить несколько свободных дней в августе оказалось отчаянно трудно. Да она бы и не смогла этого сделать, если бы не страстное, покоряющее людей желание. Согласие заведующей она прямо-таки вырвала против ее воли. У той даже вид в конце разговора был какой-то растерянный, словно она никак не могла поверить в происшедшее.

Дома Марина Николаевна сказала, что ее посылают в командировку. Дмитрий принял это с удивлением и недоверчивостью — никогда раньше в командировки она не ездила. Да и необычность ее поведения в последнее время не могла не настораживать его. Он стал расспрашивать — что за командировка, почему, зачем? Марина Николаевна, у которой едва хватило сил на главную ложь, почувствовала себя совершенно неспособной выдумывать подробности и сказала с наигранным раздражением и тайным страхом перед собственной беспомощностью:

— Господи, неужели это так интересно? Я же не вникаю в подобные пустяки, когда ты куда-нибудь уезжаешь.

Дмитрий пристально и испытующе посмотрел на нее, и она сумела выдержать его взгляд. Знакомая уже штора неискренности как бы опустилась, она чувствовала в душе ее и глазах. «Да, — словно бы сказала она ему. — Да, еду в командировку. Да, не хочу говорить об этом. Да, раздражаюсь. Да, да, да!»

И собирая чемодан, и выходя из квартиры, и шагая к остановке трамвая, она все время ждала, что случится какая-нибудь неожиданность и помешает ей уехать. Кожей всей это ощущала, спиной, затылком. Лишь когда они с Павлом сели в междугородний автобус и он тронулся, напряжение отпустило ее, в груди стало теплее, мягче.

Выехали за город, и Марина Николаевна почувствовала себя совсем уже легко и свободно, словно и не испытывала только что сомнений, тревоги, страха, стыда. Все это осталось за чертой, и все в ней и вокруг нее было другим — радостным и счастливым. Она удивлялась резкости этой перемены, пока не поняла причину ее: Павел был рядом. И будет рядом через час, через день, через три дня… Неделя, лежащая впереди, представлялась ей таким огромным, необозримым прямо-таки временем, что о конце его и думать было нелепо. Неделя эта была, как целая жизнь…

Автобус шел, мягко покачиваясь, а за окном бесконечно плыла и плыла зелень земли и голубизна неба, такие яркие и веселые, что, глядя на них, хотелось смеяться. Детское, каникулярное какое-то ощущение испытывала сейчас Марина Николаевна — подмывающей свободы, воли. Ей было так хорошо, что разговаривать казалось лишним, и она или коротко отвечала на вопросы Павла или даже просто кивала головой.

— Что с тобой? — спросил он наконец.

— Все хорошо.

— Потому и помалкиваешь?

— Потому, потому… — Она в упор взглянула на него и сама почувствовала, какие у нее яркие, блестящие глаза. — Слушай, а я ведь и не знаю толком, куда мы едем, надо же! Просто смех! Как-то и в голову не пришло спросить, словно это для меня никакого значения не имеет. А, в общем-то, не имеет, конечно. Какая разница, лишь бы с тобой.

— Так что же, объяснять? — улыбнулся Павел.

— Да уж объясни, если не трудно.

— Едем мы в деревню Никольское к моему бывшему пациенту. Очень в гости приглашал, хоть одного, хоть с семьей. Места, говорил, прекрасные — река, лес, рыбалка, грибы-ягоды. Ну, вот я и решил к нему наведаться, и договорился. Он заведующий отделением совхоза, живет просторно. Уверял, что не стесним. Удовлетворена объяснением?

— Вполне. Только один вопрос — кто я для него буду?

— Моя жена, конечно, — пожал Павел плечами.

— Сварливая?

— Да уж какая есть.

Задремала Марина Николаевна совершенно для себя неожиданно. Только что с живым интересом смотрела в окно, разглядывала пассажиров, и вдруг окружающее стало меркнуть, подергиваться серой, неверной дымкой. Она, ища опоры, положила голову на плечо Павла, закрыла глаза и, как под уклон, соскользнула в дремоту. Это было приятно до сладкого замирания в груди. Она продолжала воспринимать и покачивание автобуса, и гул его мотора, и голоса соседей, но все это было теперь приглушенным и далеким. Собственные же мысли и представления усиливались, мелькали стремительно и пестро, складываясь в причудливые узоры и тут же распадаясь. Она словно стояла на грани реальности и сна, и то, и другое теперь равно ей принадлежало. И ей вдруг почудилось, что в ее теперешней жизни есть нечто близкое этому состоянию — тайное и явное, Павел и семья… И к этой двойственности, неопределенности, невесомости душевной, такой только что приятной, стало понемногу примешиваться другое — нехорошее, тяжелое, мешающее… Чувство тошноты, которое возникает иногда на качелях, поднималось откуда-то из глубины, росло, крепло…

Марина Николаевна вздрогнула и очнулась.

— Ты что? — спросил Павел.

— Все бы тебе знать… — Она сглотнула, перебивая тошноту. — Живу я тут.

— Где?

— Вот тут! — Она легонько похлопала ладонью по его плечу и вновь, умащиваясь, приникла к нему.

— Живи, — подмигнул он. — Чувствуй себя как дома.

— Спасибо. А по грибы-ягоды мы будем ходить?

— Непременно.

— А рыбу ловить?

— Обязательно.

— А… А купаться по ночам?

— Этого я вам не обещаю. Забоитесь, думаю.

— Сам ты забоишься… — Она помолчала. — Скажи, если можно, почему вы с женой развелись?

— Все бы тебе знать… Прожили всю свою общую жизнь, только и всего.

— Ты жалел?

— Нет. Я же говорю — прожили. Кончилось все, о чем жалеть? Остался один, думал, плохо будет, а оказалось — хорошо.

— Что ж хорошего? — спросила она с непонятным ей самой раздражением.