Юрий Убогий - Что было, что будет

— Мне пора, — сказала она, вставая.

— Я тебя провожу.

— Нет, нет, ни в коем случае.

— Ну, что ж, — кивнул Бритвин, — смотри, тебе виднее.

Он был доволен и тем, что она пришла к нему сама, и тем, что теперь одна от него уходит. Самостоятельная женщина, с такой легко иметь дело.

— Когда мы встретимся?

Марина долго молчала и вдруг посмотрела на Бритвина так просто, так незащищенно, что ему стало не по себе.

— А стоит ли? — спросила она тихо.

— Тебе со мной было плохо?

— Мне было хорошо. Это-то меня и пугает. Не прекратить ли, пока еще, кажется, можно.

— Можно, ты думаешь?

— Не знаю… Ничего я не знаю, — сказала она с отчаянием… — Разве я знала, что будет то, что было. Ничего я не знала… Понимаешь, у меня дома все нормально. И с мужем, и вообще…

Бритвин молчал. Да и что он мог сказать? Не уговаривать же ее, в самом деле. А, кроме того, в самой глубине души он был уверен, что ей некуда от него деться. Теперь уже некуда.

— Решай, — сказал он.

— Знаешь, позвони мне на работу в конце недели…

Она бессмысленно щелкала замком сумочки, и пальцы ее дрожали.

— Так мы встретимся? — спросил он настойчиво.

— Я не знаю… Позвони…

Он понимал, что она, подсознательно, может быть, ждет, что он станет ее убеждать, упрашивать и ей станет легче. Но как раз этого он и не хотел делать. Незачем брать на себя лишнее. Пусть все, что касается ее самой, она сама и решает. И платит потом за все сама. К тому же, что тут решать, все решено уже. Подумав так, Бритвин ощутил острый толчок стыда. В его самоуверенности было что-то нехорошее, мелкое… Он сумел подавить это чувство и сказал:

— Хорошо, в пятницу я позвоню. Во второй половине дня.

Он обнял ее, они постояли так немного, а потом она отстранилась и быстро вышла из комнаты.

Оставшись один, Бритвин привел квартиру в обычный порядок и замялся в нерешительности. Вечер почти целиком лежал впереди, и надо было занять его как-нибудь. Подумав об этом, он даже усмехнулся — давно подобной проблемы перед ним не стояло. Впрочем, и теперь не стоит. Поработать надо. Выпил он какие-то две рюмки и сейчас совершенно трезв. Конечно, поработать, что ж еще.

Он достал бумаги и скоро погрузился в них, довольный тем, что так хорошо сумел переключиться. Сначала, правда, мысли о Марине мешали ему, потом постепенно исчезли и вернулись вновь уже перед самым сном. Он думал о том, как сильно ему повезло с ней. Прекрасная женщина. Красивая, умная, теплая. Подробности прошедшего свидания мелькали в его воображении, и он невольно и незаметно для самого себя начал улыбаться. Хорошо все было. Просто чудесно. И впереди у них такого же много-много. Он чувствовал, что эта связь надолго, что он, наконец, нашел то, что упорно искал. Поведение же Марины перед уходом так понятно и объяснимо. Стоящая женщина и должна терзаться и переживать в подобной ситуации, как же иначе? Необычно, сложно, трудно… Но потом это пройдет. Перемелется понемногу.

Жизнь, начавшаяся для Марины Николаевны, была и мучительной, и счастливой. Счастьем было встречаться с Павлом, мукой не видеть его часы и дни, испытывая к тому же острое чувство вины не только перед мужем, но и перед детьми, и перед матерью. Находясь в одном из этих состояний, она переживала его с такой силой, что ей даже не верилось в возможность другого, противоположного. Так она и жила, словно на качелях каких-то раскачиваясь, вновь и вновь переходя из света в тень и обратно с резкостью, от которой щемило сердце.

С Павлом она встречалась раз или два в неделю и привязывалась к нему все сильнее. Если начало их знакомства напоминало угар, наваждение, в котором она не могла разобраться, то теперь, постепенно, от встречи к встрече, она все яснее, как ей казалось, понимала и Павла, и свое отношение к нему. Она думала, что полюбила его. Все его физические и душевные особенности были ей неизменно милы и приятны. Все, что он говорил, представлялось ей бесспорным и очень умным, все, что он делал, несомненно правильным. Она испытывала ощущение потери себя, живя теперь как бы лишь его интересами, чувствами и мыслями. Это напоминало миг невесомости при падении вниз со сладким и страшным замиранием в груди.

Ее постоянно томило желание что-нибудь для Павла сделать. Она с наслаждением подбирала ему нужную литературу и сама попыталась ее читать, чтобы хоть немного разобраться в том, над чем он работает. И, странно, эти чуждые, полные специальных терминов статьи, словно озаренные неким теплым светом, не были ей скучны, а порой казались почти понятны. Она не умом, а сердцем читала их — как часть жизни Павла, большую, главную, может быть.

Когда она приходила к нему, всегда ненадолго, ей хотелось сделать для него что-нибудь бытовое, житейское — убрать квартиру, приготовить еду, пуговицу пришить к рубашке в конце концов. И ее даже огорчало немного, что он прекрасно справляется сам со своим холостяцким хозяйством и не нуждается в помощи.

Те два-три часа, которые она могла выкроить для встречи с Павлом, пролетали мгновенно. Это было поразительное до оторопи исчезновение времени. Только что, казалось, она вошла в квартиру, замерла, глядя на Павла, прислонясь спиной к двери и глубоко дыша после подъема по лестнице — и вот уже все, надо уходить, и щелкает замок под его рукой, и открывается дверь… Между этими двумя моментами лежал провал, почти не оставляющий воспоминаний. Это представлялось Марине Николаевне каким-то колдовством, и она начала этого бояться. Чувство страха и тоски мелькало уже по пути к Павлу, потому что так ясно представлялось — вот она идет к нему, спешит, ожидая, наконец-то, увидеть его со всеми его неповторимыми особенностями, и тут же в ее воображении возникала картина прощания, ухода и те мучительные пять-шесть дней, которые нужно прожить, преодолеть до следующей встречи.

Если время, проводимое с Павлом, мелькало стремительно, то время без него превратилось для Марины Николаевны в сущий кошмар — так медлительно оно ползло и ощущалось ею, как нечто густое, тягучее, липкое. Она радовалась теперь каждому событию, которое могло хоть немного подтолкнуть его течение, — приходу гостя, поездке по городу, телеспектаклю, даже производственному собранию на работе. И когда малозаметно проходил час-другой, то она испытывала удовлетворение: все-таки поближе к вожделенному вторнику или четвергу.

Работала Марина Николаевна с трудом, постоянно отвлекаясь на мысли о Павле. У нее было такое ощущение, что его образ стоял между ней и окружающим миром, как некая завеса, и для любого ее действия нужно внутренним, душевным усилием отодвинуть его в сторону хоть ненадолго. Когда же ей удавалось это и она сосредоточивалась-таки на деле, то продолжала помнить, что у нее есть задушевный, заветный мир, в который она вот-вот вернется.