Юрий Убогий - Что было, что будет

Она поднималась по склону холма медленно, не позволяя Бритвину помогать себе. Порой, в удобных местах, снимала босоножки, с наслаждением ощущая подошвами щекочущее, веселящее, заставляющее морщить губы в невольной улыбке прикосновение травы. Она шла и шла, все глубже погружаясь в краски и запахи, сливаясь с роскошью и безмерностью летнего дня, теряя себя в нем, наливаясь хмелем солнца и зноя. Недалеко от вершины остановилась у куста шиповника. Кое-где на нем еще держались запоздалые цветы со слабыми, бледно-розовыми лепестками. Она сорвала и понюхала один из них, поймав нежный, едва уловимый, грустный запах. Подошел Бритвин, осторожно обнял ее, и у нее не оказалось ни желания, ни сил ему противиться.

В воскресенье, после поездки с Мариной за город, Бритвин проснулся с таким чувством довольства и радости, которого не испытывал давно. Все, что произошло вчера, ярко и резко вспомнилось ему. Он потянулся до хруста и приятной боли в суставах, и невольная улыбка, появившись, так и осталась у него на губах.

Воспоминания продолжали мелькать, меняя друг друга, в них хотелось погружаться все полнее, но они же возбуждали в Бритвине особенную какую-то бодрость и желание действовать. Поколебавшись несколько минут в выборе, он в конце концов сдернул с себя одеяло и решительно встал.

Похожее самочувствие он испытывал после какого-нибудь рабочего успеха — написанной статьи, трудной операции. Цель, к которой он стремился в упорном, порой мучительном усилии, достигнута, и можно вздохнуть глубоко и свободно и ощутить удовлетворение от сделанного, и полноту сил, и новые возможности, которые открываются впереди.

По утрам Бритвин бегал — круглый год, в любую погоду. Он жалел те сорок — сорок пять минут, которые тратились на это, но иного выхода не было. Работа требовала хорошей физической формы, иначе такой тяжелый воз не потянешь. Работает мужик с азартом, себя не жалея, а годам к сорока, глядишь стенокардия, а там и инфаркт. И все, конец, сходи с круга, садись в тихий угол бумажки перелистывать. Нет, этого он не допустит, впереди работы лет двадцать пять, не меньше. Если, конечно, какой-нибудь кирпич на голову не упадет.

Побегав в соседнем скверике, Бритвин принял холодный душ и быстро приготовил завтрак. Вообще бытовые хлопоты не отнимали у него много времени. Все тут было продумано и рассчитано едва ли не по минутам — и уборка, и покупки съестного, и сдача белья в прачечную. Действуя четко и точно, Бритвин не очень-то и тяготился этими делами, тем более, что голова оставалась свободной, думай о чем хочешь. Он даже удивлялся, когда слышал разговоры о трудностях одинокой холостяцкой жизни. Какие там трудности! Просто надо делать все вовремя, не запуская.

Однокомнатная его квартира была обставлена лишь самым необходимым, да и гардероб был вполне спартанский. Он считал, что это удобно, не будешь, по крайней мере, раздумывать, что бы такое сегодня надеть. То же, что и вчера.

Во время бега, возни на кухне, завтрака Бритвин вспоминал Марину. Главная мысль была — это надолго. Он и чувствовал, и понимал, что она очень подходит ему, что она е г о женщина. Он давно хотел обрести прочную, постоянную связь, удобную и спокойную. П о ч т и с е м ь ю. П о ч т и жену. И вот теперь, кажется, давняя его мечта осуществилась.

В этот день работалось Бритвину прекрасно. Память о Марине, мысли и воспоминания о ней не оставляли его во время работы и каким-то странным образом не только не мешали, но, пожалуй, даже помогали ей. Он воспринимал их, как некий фон работы, приятный и бодрящий. Во время недолгого отдыха фон этот усиливался, заполняя собой сознание, а когда Бритвин вновь погружался в работу, отступал, становился приглушенным; но совсем не исчезал, напоминая далекую, едва слышную, музыку. И Бритвину казалось, что как-то так нужно вообще строить отношения с Мариной, чтобы они и радовали, и бодрили, и делу не мешали. Чтобы их можно было по желанию регулировать, словно музыку в радиоприемнике.

Вечером, когда смягчилась жара, Бритвин вышел прогуляться. Идти, чувствуя усталость и удовлетворение после долгой и успешной работы, было хорошо. Незаметно для самого себя Бритвин оказался неподалеку от областной библиотеки. Ему очень захотелось зайти, но он сдержался. Слишком это было бы по-мальчишески — не утерпел, видите ли, явился. О встрече в ближайшую среду они с Мариной договорились, и незачем зря тормошить душу, решил Бритвин. День прошел продуктивно, остается поужинать, почитать немного на сон грядущий, а завтра новую трудовую неделю бодро начать.

Проходя мимо огромного, чем-то похожего на аквариум универсама, Бритвин встретил давнего своего приятеля Никиту Столбова. Тот, ссутулившись и мелко, суетливо перебирая ногами, тащил раздутый портфель и сетку, битком набитую свертками. Бритвина он не заметил, мелькнул мимо, озабоченно и оцепенело глядя прямо перед собой. Бритвин, подумав, что домой возвращаться еще рано, повернул вслед. Со спины Никита выглядел еще более заморенным, жалким и, поздоровавшись, Бритвин забрал у него портфель.

— Что это у тебя тут? — спросил он удивленно. — Железо, что ли?

— Почти, — хмыкнул Никита. — Детишкам молочишко. Восемь бутылок каждый день. А тут, понимаешь, у жены тромбофлебит разыгрался, у тещи астма обострилась, а нас ведь шестеро. Вот и таскаю, как вьючный мул.

— Да… — только и смог сказать Бритвин.

— А ты что, фланируешь?

— Вроде того.

— Тогда проводи отца многодетного. Это ж обязанность, можно сказать, твоя. Сбросил семейную ношу, так хоть другим помогай.

— Потому и подошел.

Они много лет уже работали в одной клинике, были в дружеских отношениях, но общались редко. Вот так в основном — на ходу, на бегу. У Никиты к тому же недавно третий ребенок появился, это в сорок-то лет! И уж ему, конечно, было теперь не до старых приятелей. Представляя иногда его жизнь, Бритвин ужасался прямо-таки. И удивлялся — надо же такой хомут себе добровольно смастерить!

У двери в подъезд Бритвин протянул портфель Никите.

— Ты что? — удивился тот. — Зайди, дорогой, гостем будешь.

— Не стоит, поздно уже.

— Ну, что ж, не буду настаивать. Да и дома у меня не сладко, прямо скажу. Шестеро в двух комнатах. Содом! Давай-ка вот здесь, на лавке посидим, покурим.

Во дворе было много зелени и, вероятно, поэтому казалось прохладнее, чем на улице. Бритвин закурил, с наслаждением чувствуя, как смешивается теплый ароматный дым сигареты со свежестью вечернего воздуха.

— Все холостякуешь? — спросил Никита.

— Правильно, между прочим, делаешь! Для меня твоя жизнь — мечта голубая.

— Брось! — отмахнулся Бритвин. — Все вы эту песню поете, только фальшиво выходит. Останешься один, сразу новый хомут семейный начнешь искать. Озябнешь.