Юрий Убогий - Что было, что будет

При всей расчетливости этих своих мыслей Бритвин чувствовал себя возбужденным и радостным.

Марина сидела неподалеку и писала что-то. Бритвин видел ее склоненную светловолосую голову, смуглое, тонкое и чуть печальное, как это часто бывает у людей за работой, лицо. Он старался смотреть на нее пореже, но не выдерживал, взглядывал снова и снова, и каждый раз прилив радости и возбуждения охватывал его.

Он не надеялся, что сможет всерьез поработать в те два часа, которые оставались до закрытия библиотеки, но неожиданно это удалось. Отрывая взгляд от Марины, усилием гася мысли о ней, Бритвин погружался в журнальную статью, читал, конспектировал, и, странно, тот эмоциональный подъем, который давало ему присутствие Марины рядом, не только не мешал работе, но помогал, обостряя мысль, позволяя видеть и детали, и целое ярко, четко, объемно. Чувствуя, что устает от напряжения, что работа мысли притупляется и глохнет, он выпрямлялся, глубоко вздыхал, взглядывал на Марину, и тогда так отрадно было ему видеть все милые для него особенности ее лица, фигуры, позы. Он смотрел и смотрел, и это резкое отключение от дела давало такой глубокий отдых, что уже через несколько минут он испытывал свежесть и способность с новыми силами вернуться к работе. Так оно и шло вперебивку: работа, Марина, работа… Бритвину померещилось даже, что он какой-то удивительно плодотворный и одновременно приятный жизненный срез во всем этом уловил, какое-то «золотое» сечение. Вот так бы и жить лишь в этом срезе — работа, любовь, работа… Вот этот один цикл и оставить, чтоб больше ничего, никакого житейского сора не примешивалось сюда.

Ко времени закрытия библиотеки Бритвин успел законспектировать две статьи и, главное, хорошо представил себе их место в монографии. Немного получится, машинописная страничка какая-нибудь, но ведь насколько к месту, к делу!

В половине девятого зал опустел, ушла даже молоденькая девушка, сидевшая за кафедрой, и Бритвин с Мариной остались вдвоем. Она поглядывала на него ожидающе, но он сделал вид, что не замечает этого.

Пусть подойдет и скажет, решил он, вот тогда и можно предложить подвезти ее. И она подошла, и он, как бы с трудом отрываясь от работы, поднял к ней лицо.

— Закрываем, к сожалению, — сказала она мягко.

— К большому сожалению, — отозвался он, откидываясь на спинку стула и пристально глядя на нее снизу вверх. — Давно мне так хорошо не работалось.

— Приятно слышать. Будем надеяться, что это не в последний раз.

— Будем надеяться, — повторил он, вставая. — Спасибо вам. — Он протянул ей стопку журналов. — Может быть, позволите подвезти вас? Я тут с машиной.

— Позволю, — улыбнулась она. — Если вас не затруднит.

Ехали молча. Свернув на улицу, где жила Марина, Бритвин сказал как можно обыденнее и проще:

— Может, прокатимся немного?

— Зачем?

— Так. — Он пожал плечами. — Сейчас только в машине на ходу и прохладно, больше нигде. За город можно выехать, закат с Белой горы посмотреть. Не пожалеете, ручаюсь.

— Ну, уж если ручаетесь, тогда поехали. А что это за Белая гора такая? Никогда не слышала.

— Как расскажешь?.. Сейчас посмотрите, это рядом. А слышать вы о ней и не могли, это я ее так называю.

Меловую гору километрах в двух в стороне от автотрассы Бритвин обнаружил несколько лет назад и с тех пор нет-нет да и заглядывал туда. Чем-то она привлекала его, странно и необъяснимо. Приезжал он всегда один, ненадолго, порой лишь сигарету выкурить, успокоиться, отвлечься от ежедневной рабочей мороки и суеты. Это было его интимное место, и он подумал, что не случайно ему захотелось показать его Марине.

Пока выбирались из города, почти не разговаривали, и это было понятно — нельзя отвлекаться в такой толчее. Однако продолжали молчать и выехав на пустынную автотрассу, и Бритвину это нравилось. Он остро чувствовал присутствие Марины рядом, ощущал случайные, мимолетные прикосновения ее плеча, улавливал каждое ее движение, запах духов, видел краем глаза ее светлые волосы и смуглую щеку. Ему казалось, что молчание гораздо больше объединяет их, приближает друг к другу, чем неизбежный в таких случаях отрывочный, формальный разговор.

Свернули с автострады на пыльный проселок и скоро оказались у подножья небольшого холма, поросшего полынью и ковылем. Его вершина была белой, на склонах тоже виднелись белые полосы и пятна.

— Это и есть Белая гора? — спросила Марина, выйдя из машины.

— Она самая.

Марина расхохоталась так звонко, что Бритвин вздрогнул. Она смущенно и виновато взглянула на него и рассмеялась вновь. В Бритвине шевельнулось раздражение, но, рассмотрев ее покрасневшее, помолодевшее, с девчоночьим каким-то выражением лицо, он улыбнулся.

— Извините, — пробормотала она, потупившись, — но уж очень забавно. Просто прелесть.

— Что именно? — спросил Бритвин, продолжая улыбаться.

— Я ведь настроилась на что-то грандиозное, понимаете? Белая гора какая-то, высота, обрывы. Скалы, может быть… — Она вновь фыркнула и по-детски прикрыла рот ладонью. — Понимаете? А тут холмик на ровном месте… Нет, мне как раз очень нравится! — воскликнула она. — Поверьте, очень!

— Верю.

— Будем восхождение совершать?

— Если рискнете.

— Еще как рискну! — И она побежала вперед по низкой, сухой, серебристой полыни.

Подниматься по довольно пологому, травянистому, с резкими меловыми проплешинами склону было удобно и просто. Лишь однажды, переходя водомоину, Бритвин протянул Марине руку, и она с готовностью подала свою. Ему было приятно ощущать ее крепкую, узкую, горячую ладонь, и он отпустил ее с сожалением.

Поднялись на вершину, на белую меловую плешь, остановились, помолчали, осматриваясь.

На запад до горизонта шло хлебное поле, густо-желтое, угрюмовато поблескивающее в низких, горизонтальных почти, лучах солнца. Солнечный шар, резко очерченный и туманно-красный, плавал в красной мгле зари, готовый вот-вот лечь на землю. В небе, то исчезая, расплавляясь как бы в огне заката, то выныривая из него, мельтешили стрижи, издавали едва уловимый, раздраженно-печальный визг. Воздух был сух, пахуч, чуть едок, как настой из долгого дневного зноя, полыни и хлебов.

— Хорошо здесь, — сказала Марина.

— Я как-то побывал случайно и с тех пор приезжаю иногда. Знаете, бывает, отзывается вдруг на что-то душа, на пустяк какой-нибудь, а почему — не поймешь. Только чувствуешь, что это твое. И в городе тоже. Дом, двор, переулок — смотрел бы и смотрел.

— Мне это знакомо.

— Может, с детства застревает что-то такое, — сказал Бритвин задумчиво. — Я в Ставрополье рос, там похоже — степь, курганы, видно далеко. Даже воздух тот же, полынный.

— А вы знаете, — оживилась Марина, — и с людьми так бывает. Притягивает в человеке что-то необъяснимо. И тоже часто всего лишь черта, деталь. В лице, голосе…