Юрий Убогий - Что было, что будет

Так она сомневалась и мучилась все два дня, и, в зависимости от того, что она в данный момент решила, менялось и ее отношение и к мужу, и к детям, и даже к матери. Решив отказаться от встречи с Бритвиным, она вдруг начинала видеть в своих домашних лишь то, что ей было неприятно, раздражало ее. Семейная жизнь поворачивалась к ней негативной своей стороной, казалось однообразной, скучной, мелочной. Все одно и то же, и вчера, и сегодня. И год назад то же было, и то же будет через год. Когда же она меняла точку зрения, решая, что встретиться с Бритвиным нужно, что не надо пугаться таких пустяков и преувеличивать их значение, то сразу же близкие ей люди освещались как бы совсем другим светом. Она начинала видеть особенно отчетливо их любовь к себе, заботливость, доброту, и в ней возникало чувство вины перед ними, словно она готовилась тайно их всех обмануть, предать. И вновь начиналась в ней внутренняя перестройка, и все повторялось, прокручивалось, как винт с сорванной резьбой.

За всеми этими колебаниями удобное время для звонка было упущено, и Марина Николаевна в конце концов решила прийти в условленное место и сказать Бритвину, что очень занята и поехать с ним, к сожалению, не может.

Суббота у Дмитрия оказалась рабочей, и Марина Николаевна ушла в полдень из дома, пообещав матери скоро вернуться.

Даже теперь, когда она приняла решение, противоречивое, двойственное душевное состояние продолжало мучить ее. Поддаваясь влиянию прекрасной летней погоды, праздничному, оживленно-беззаботному виду уличной толпы, она незаметно как-то оживлялась тоже, начинала спешить так, словно впереди ее ожидало что-то очень приятное, но тут же одергивала себя, и все вокруг и в ней самой съеживалось и тускнело.

Бритвин ждал со у библиотеки, которая была в этот день закрыта. Чувство радостного оживления, всегда невольно возникавшее в ней, как только она его видела, возникло и сейчас. Она шла, стараясь подавить его, иначе совсем бы уж было нелепо — подойти и, сияя, объявить, что ехать она не может. Однако, несмотря на все усилия, ей не удалось этого. Она приближалась к нему, все яснее различала подробности его лица, и радость видеть его прорвалась-таки в неудержимую улыбку.

Марина Николаевна уже не раз замечала, что в присутствии Бритвина она бывает не вполне вольна в себе, становится странно податливой и размягченной. Поэтому, боясь попасть под его влияние, она торопливо, едва поздоровавшись, сказала, что поехать с ним, к сожалению, не сможет. Только что сиявшее весельем лицо Бритвина стало мрачным, и эта мрачность мгновенно передалась и ей. Она поняла, что до последней секунды и сама не была уверена в окончательности своего решения и, лишь сказав, закрепила его.

— А может, все-таки?.. — спросил Бритвин. — Хотя бы просто за город выедем, а? На часок?

И то, как очевидно и сильно он огорчился, и необычное для него просительное, умоляющее почти выражение лица — все это заставило Марину Николаевну заколебаться. Да и для нее самой соблазн был так велик, что она даже стиснула зубы, чтоб не ответить утвердительно.

— Нет, нет! — воскликнула она наконец. — Ни в коем случае!

В надрывной категоричности ее отказа прозвучало что-то испуганное и жалобное, какая-то готовность к уступке и страх перед ней, и Бритвин, по-видимому, уловил это. Его лицо отвердело, он крепко взял Марину Николаевну за локоть и сказал негромко и убеждающе:

— Просто глотнем свежего воздуха на воле. Раз уж вы здесь. Поедемте, прошу вас.

Она молчала. Продолжая придерживать ее за руку, Бритвин дотянулся до дверцы машины, распахнул ее, и Марина Николаевна, все так же молча, села.

Когда тронулись и вокруг замельтешила пестрота освещенного ярким солнцем города, Марина Николаевна, глядя в окно, чувствовала себя растерянной и сбитой с толку. Всего несколько минут назад она подходила к Бритвину с намерением сказать ему несколько слов и проститься, и вот вместо этого она сидит рядом с ним в машине и едет куда-то. Как это произошло, она и сама бы не могла внятно объяснить.

— Куда вы меня везете? — спросила она и смутилась.

Собственный вопрос показался ей странным — и по откровенно тревожному тону, и по смыслу. Он прозвучал так, словно ее против ее воли усадили в машину. Впрочем, почти так оно и было, отрывочно мелькнуло у нее.

— К реке, — ответил Бритвин. — Как и договорились. Здесь рядом.

— Нет, — почему-то вдруг возразила она. — Поедемте к вашей Белой горе. Если можно, конечно.

— Можно, но… — Бритвин замялся. — Жарко ведь очень, а там и тени-то нет. Что делать будем?

— Свежего воздуха глотнем, как вы сказали, — проговорила Марина Николаевна сухо, почти зло. — И поедем обратно.

— Воля ваша, — вздохнул Бритвин покорно.

Про Белую гору Марина Николаевна сказала совершенно случайно, а теперь решила, что это кстати. Вот и получай прогулку, подумала она о Бритвине, словно мстя ему за что-то. Приедем и тут же повернем обратно.

Выйдя из машины у подножия знакомого уже ей беловершинного холма, Марина Николаевна увидела всю нелепость ситуации. Что же в самом деле — постоять на пыльной дороге под палящим солнцем несколько минут и домой? Господи, растерянно подумала она, какая чушь накручивается! Согласилась на прогулку за город, передумала, пришла сказать об этом и все-таки поехала, сама не зная куда и зачем. Поведение девчонки. Глупо, смешно…

— Что делать будем? — спросил Бритвин.

— Подышим, как договорились, что ж еще?

— Может, поднимемся, раз мы здесь, — Бритвин кивнул головой в сторону холма.

Марина Николаевна посмотрела на узкое свое платье, на босоножки на платформе и сокрушенно развела руками:

— Снаряжение не то!

Бритвин выглядел растерянным, и это было так странно для Марины Николаевны, что вдруг изменило ее настроение.

— Ладно уж, так и быть! — воскликнула она, смеясь. — Рискнем!

Летний день был яростным и мощным. Свет солнца прямо-таки рушился на землю и, казалось, создавал физическое давление, теснил все перед собой, въедался в траву, в пыль дороги, в мел на склонах холма. Когда Марина Николаевна закинула голову, чтобы посмотреть, нет ли там, вверху, облачка, тучки спасительной, то ей на мгновение даже стало жутковато. Почудилось, что солнце — в полнеба.

Взбудораженные солнцем, отзываясь на его накал и напор, необычно сильны были краски и запахи. Жестко блестели меловые проплешины, густо желтели донник и пижма, празднично, свежо алели подушечки чертополоха, синел мелкий крап незабудок, слюдянисто белели маргаритки, стайками выставлявшиеся то там, то здесь в сплошной, плотной зелени травы. Медово пахло кашкой и горько — полынью, и этот, разлитый вокруг, беспрерывно текущий в ноздри запах проникал, казалось Марине Николаевне, до самых глубин ее существа и представлялся ей запахом самой жизни, главным и нераздельным.