Юрий Убогий - Что было, что будет

— Ведь мы встречались уже, — сказал он. — Вспомни-ка попробуй.

— Чего вспоминать? — слабо улыбнулась хозяйка. — Я сразу тебя узнала.

— А паренек твой где?

— На печке спит. Еще кипяточку? Больше-то нечем попотчевать. Нет? Ну, смотри.

Наблюдая за тем, как она застилает лавку каким-то тряпьем, Кузьмич удивился разнице между ее прежним, осенью, и теперешним видом. Вероятно, усталость ее тогда так состарила, серым налетом лежала на лице, на всем облике…

Пол в избе был земляной, с въевшимся в него сором. Дощатый, темный потолок низко провисал, создавая впечатление тяжкое и давящее. Два маленьких оконца затягивал серый, лохматый иней, и, если присмотреться, в нем что-то посверкивало едва уловимо, отражая свет коптилки. Возле печи лежал ворох соломы, отдававшей характерной соломенной гнилью, сама печь была кривобока, местами глина на ней облупилась и проступали голые кирпичи.

— Спи, давай, — сказала хозяйка и, уже забравшись на печь, добавила: — Огонь потушить не забудь.

Кузьмич лег на лавку, укрылся истертым, рваным одеяльцем и скоро почувствовал, какой в избе собачий холод. Появившись здесь разогретым ходьбой, он не заметил этого, да и потом, прихлебывая кипяток, не обратил на это внимания. А вот теперь его начал бить озноб. Может, еще и потому, что измучился, ослаб, внутреннее тепло и силу в дороге порастратил.

Хуже всего было то, что по избе гулял сквозняк, тянул от двери к окну и Кузьмич находился как раз на его пути. Оно и понятно — дверь не в сени, а в свет белый выходит, ветер дует прямо в нее, а окно, конечно, щелястое, решето решетом.

В конце концов Кузьмич стал дрожать так сильно и неудержимо, что скамейка под ним поскрипывала. И зубы у него залязгали. Со злобой на самого себя, с отвращением, он стискивал их, терпел пару минут, но едва отвлекался, как они вновь начинали стучать-постукивать.

Кузьмич закурил с какой-то странной, нелепой надеждой, что огонь цигарки, табачный дым его согреют хоть чуть-чуть.

— Эй, слышь! Слышь-ка! — уловил он вдруг доносившийся с печи шепот. — Ты чего это зубами, как волк, лязгаешь? Замерз?

— Есть немного…

— А ну иди сюда. Иди, иди, не бойся. Печка еще чуток теплая, согреешься. Да постелю свою захвати…

Кузьмич осторожно встал, сгреб в охапку одеяло, ватник, попону и начал осторожно двигаться в сторону печи. Он не различал ее в темноте и ориентировался лишь на шепот хозяйки.

— Сюда, сюда… — шептала она. — Барахлишко-то подай…

Он натолкнулся на выставленные ему навстречу руки и отдал свою расползающуюся ношу.

— Лезь смелей… Да ты что, на печке никогда не был? Вот-вот… К стенке жмись…

Наконец, Кузьмич лег, вытянулся и глубоко перевел дыхание. В первые минуты его трясло даже сильней, чем раньше. Ему не хотелось, чтобы хозяйка заметила это, и он стиснул зубы, напрягся, унимая дрожь, но она все равно прорывалась в виде отдельных, редких судорог.

— Батюшки, колотит-то тебя как! — прошептала хозяйка. — А ну тулупом прикройся.

Она прикоснулась теплой, шершавой рукой к его руке, и Кузьмичу показалось, что его приласкали. Ощущение было давним, детским, и сладость в нем какая-то полузабытая была, и расслабляющая благодарность.

— Вот так, вот так вот… — шептала хозяйка. — Счас отмякнешь, не денешься никуда…

Когда Кузьмич начал улавливать слабенькое, скудное тепло, он вдруг почувствовал себя готовым заплакать. Казалось, что не от печи и не от тулупа исходит оно, а лишь от лежащих рядом людей. Они согревали его, делясь тем последним, что у них было. Этот хилый, затерянный в метели, в ночи, готовый и сам вот-вот погаснуть очажок живого человеческого тепла приютил его, согрел и мерцал как светоч…

Одновременно с чувством благодарности к женщине и ее сыну Кузьмич испытал вдруг прилив странной, растущей изнутри энергии и силы. Ему почудилось, что он может протянуть над ними свою руку, огромную, богатырскую, прикрыть их ею и защитить…

По тому, как мерно и глубоко дышала хозяйка, Кузьмич понял, что она спит. Ее дыхание убаюкивало его, вело за собой в дрему, в покой. Засыпая, он ощущал такую глубокую умиротворенность, словно дрожащая, поскрипывающая под напором метели изба была самым уютным, самым надежным местом на свете и словно ничего плохого, ничего страшного в жизни у него вообще уже больше не будет…

Очнувшись в пресном, сером свете утра, Кузьмич обнаружил, что голова хозяйки лежит на его левой руке, а правой он обнимает ее за плечи. Это озадачило Кузьмича, но он не стал менять положение, боясь потревожить хозяйку. Проснулась она скоро, неожиданно и широко открыв глаза. В них мелькнуло недоумение, потом испуг. Она привстала на локте и тут же, все вспомнив, рассмеялась и весело, и смущенно.

— Ой, ну надо же, господи! — говорила она, поблескивая белыми зубами. — Ночку с мужиком провела! Повезло-то как. Ваш брат теперь редкость…

Похлебав кипятку и пожевав лепешку, Кузьмич ушел. И больше никогда с этой женщиной не встречался. Думал иной раз, проезжая мимо — не заглянуть ли? Но так и не заглянул, что-то его удержало. Может быть, боялся испортить впечатление, которое осталось в нем на всю жизнь? О том, как он безымянную эту женщину с ребенком в осеннюю слякоть подвез, о том, как она его в метель приютила…

Проработав шофером до пенсионного возраста, Кузьмич решил, что пора бросать баранку. Тяжко стало, возраст сказывался. Глазомер, реакция были уже не те, и нервишки пошаливали. Того и гляди на тот свет уедешь, да еще кого-нибудь другого с собой увезешь. И он перешел работать инструктором по вождению в местное ПТУ, готовившее шоферов и трактористов.

Работа ему нравилась — всегда на людях, не соскучишься. И ребят он своих молодых любил, хорошо было с ними пошутить, посмеяться, а то и нотацию не слишком занудливую прочитать. Как ни говори — смена. Им теперь километры на колеса наматывать, в других, разумеется, условиях. Поставь, попробуй, рядом КамАЗ и полуторку — небо и земля. КамАЗ — это ж дом на колесах, имея в виду для шофера комфорт…

Войдя утром во двор училища, Кузьмич увидел стоящих у гаража директора и завхоза и направился прямо к ним. Поздоровавшись, он обратился к директору:

— Сергей Петрович, хочу ваше внимание кое на что обратить.

Рыхлое, отечное лицо директора чуть шевельнулось в кисловатой усмешке.

— Обращай, Иван Кузьмич.

— Техника у нас постоянно «налево» работает, не замечали?

— Не замечал.

— Странно. Я, например, это чуть не каждый день вижу. Машины гоняют по личным нуждам и даже трактора. Да ладно бы, по личным, подрабатывают на них! Подвезти кому что — пожалуйста. Канавы под газ копают на «Беларусе» с ковшом…

— Факты давай, Иван Кузьмич, факты! — сказал директор брюзгливо. — Кто, где, когда?