Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

Ему, кстати, нравилось быть под ней. Он любил, чтобы она брала на себя активную функцию, повелевала им, – его это заводило. Некоторая женственность была ему свойственна, не без того. Но только некоторая, в самую меру – вот в таких вещах, – и это его желание быть подвластным ей, ответно заводило ее, она была словно бы все время голодна, не насыщалась им, хотелось, если уподобить это ее чувство жажде, пить его и пить, пить и пить. Она ощущала себя с ним воистину амазонкой. Могущественной хозяйкой жизни, взявшей под свое крыло более сильное физически, но внутренне – более слабое создание. Это она так хотела чувствовать – и чувствовала: более слабое. И он, когда открылась ему, с удовольствием подхватил: «амазонка». «Моя амазонка, – слышала она от него постоянно. – Моя амазонка так полагает? Бесподобно, моя амазонка! Моя амазонка, ты не права».

Вновь, как в юности, когда у нее появился первый любовник и она еще не представляла себе, как заставить мужчину заботиться о женщине, Маргарита пила гормоны. Только теперь не из страха подзалететь, а из чистого желания дать ему и получить самой не сдерживаемое никакой уздой наслажение. И впервые в жизни в ней прочно обосновалась мысль о замужестве. Позови Сергей ее замуж да будь достаточно настойчив, Маргарита, скорее всего, ответила бы согласием.

Но он не звал.

И это было бы ладно, в конце концов, она вовсе не горела таким желанием – взять и непременно выйти замуж, – но он безумно боялся ее отца. Сергей полагал, что ее отец – крутой бизнесмен, с крутой беспощадной крышей и, встречаясь с Маргаритой, он крадет у того его любовницу. А она не могла открыться Сергею, как обстоит дело в действительности. Не имела на то права, должна была молчать, хоть примись он ее пытать. И только старалась уверить своего любовника, что страх его абсолютно беспочвен. Безоснователен. Не имеет права на существование.

– Да нет же, нет у него никакой крыши, – хохоча, говорила она Сергею.

Он ей не верил.

– Ты просто не знаешь. Ему бы давно уже оторвали голову, если бы не было. У всех есть крыша. Без крыши у нас ларька не откроешь. А откроешь – двух дней не проторгуешь. Это наша национальная особенность. Просто раньше на всех была одна крыша – ЦК КПСС, а теперь каждый устраивается сам, как сможет.

Иногда Маргарита пробовала приоткрыть краешек завесы над своей тайной.

– Да и вообще я не сплю с ним, с чего ты взял! – заявляла она. – Я его служащая, я у него за деньги работаю!

– Брось! – морщился Сергей.

– Да нет, я правда, – коверкая от волнения язык, настаивала Маргарита.

Сергей взрывался:

– Я тебя о чем-нибудь спрашиваю?! Я к тебе пристаю?! Чего-нибудь от тебя требую?! Не спрашиваю, не пристаю, не требую – какого черта сама лезешь! Не интересует меня, что ты с ним, не интересует!

Он кричал так, что его яркие синие глаза делались черными, руки у него начинали дергаться, словно бы шарить в воздухе вокруг себя, он запускал их пальцами в волосы и стремительно возил в них – будто голова у него нещадно чесалась. Маргарита страшилась его такого. Ей казалось, боль, что у него внутри, может вырваться наружу подобно зверскому пламени и спалить ее во мгновение ока до тла.

– Сережка, Сережка, какой ты смешной! Смешной какой, смешной! – набрасывалась она на него. Обнимала его, целовала в губы, в шею, находила языком ухо, просовывала язык в слуховой ход, сколько было возможно, ходила им там, – и через пять минут, торопясь, словно запаздывая куда-то, он уже жадно прорывался к створу ее раковины – так жадно, что хотелось даже несколько этот его пыл и умерить.

То, что он считал ее любовницей собственного отца, вносило в жизнь Маргариты весьма ощутимую горечь. Ей очень хотелось, чтобы этой горечи не было. Чего бы она не дала, чтобы вытравить из себя эту горечь!

И все же впервые за долгое время – зная об этом и оттого дорожа своим состоянием – она жила с ощущением счастья. Каждодневного. Ежечасного. Не оставлявшего ее ни на мгновение.

– В этой стране нельзя жить, нельзя жить, нельзя жить!.. – неистовствовал Сергей. Пальцы у него месили волосы, будто сбивали там на голове что-то подобное гоголю-моголю. Он причинял себе физическую боль, чтобы заглушить ею боль, раздиравшую ему грудь. – Из нее нужно уезжать, удирать, рвать когти, это ужасная страна, ужасная, ужасная!

– Сережка, Сережа, Сереженька! – пыталась по-обычному, лаской успокоить его Маргарита, но впервые у нее ничего не получалось.

Он не позволял ей даже притронуться к себе, отталкивал ее руки – с решительностью, которая превосходила ее настойчивость.

– Ужасная страна, ужасная, ужасная! – вновь и вновь повторял он словно бы заклинанием.

Его уволили из журнала. Вернее, не уволили, а вышвырнули. Как нашкодившего в доме приблудного, не дорогого хозяйскому сердцу кота. Он вроде как и в самом деле нашкодил – взял с героя своего очерка, успешливого предпринимателя, деньги за рекламу, но деньги со своих героев брали в журнале все без исключения, это была обычная практика, можно сказать, узаконенный способ приработка, а попался он, да и то почему? – потому что его герой, оказывается, уже заплатил начальству и при случае пожаловался тому, что с него содрали двойную плату.

– Говно, не страна, – буйствовал, не мог успокоиться Сергей. – Закон – тайга, медведь – хозяин! Я, классный журналист, не могу нормально заработать на жизнь, вынужден брать! Они меня заставляют брать, а чуть что – ах ты, сволочь! Это они, они-то! Пробу на них ставить негде, а целок из себя корчат, прямо ангелы во плоти! Ангелы, а ноги с копытами! И рога под шляпой! Уезжать, надо уезжать, к чертовой матери, вон!..

– Куда уезжать? – сумела вставиться в его извержение Маргарита.

– Куда?! – глянул на нее Сергей все тем же темным, яростно-слепым взглядом. Казалось, он не понял, о чем она спросила его, и его ответный вопрос – механически подставленная пинг-понговская ракетка, отщелкнувшая целлулоидный шарик обратно. Но неожиданно взгляд его стал светлеть и сделался осмысленным. – Было бы куда, вот вопрос! Где мы нужны? Пойди попросись остаться в какой-нибудь Франции – за шкирку тебя и обратно! В Германию – только евреям и этническим немцам. Хорошо быть евреем: не в Америку, так в Германию.

– Да, хорошо, – не удержалась, проговорила Маргарита. – А если бы родился в этой Германии лет шестьдесят назад?

– Кто говорит про шестьдесят лет назад? – мгновенно парировал Сергей. – Речь про сейчас. Некуда русскому податься! Сгнивай в этой стране, не нужны никому!

– И что бы ты там делал, в Германии? – Странным образом этот внезапно возникший разговор что-то задел в Маргарите, взбудоражил ее, она словно бы попробовала некой незнакомой прежде еды, и оказалось, хочет еще и еще. – Ты журналист, пишешь на русском, что там русскому журналисту делать?