Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

– И ты мне собираешься за это платить? – поинтересовалась Маргарита.

– Триста долларов, как и другим, – живо отозвался отец. – Извини, больше не могу. Устроит?

– А стаж, трудовая книжка, с этим как?

Отец развел руками:

– О чем ты?! И стаж будет идти, и в ведомости на получение зарплаты будешь расписываться. У меня фирма официально зарегестрирована, бухгалтер приходит, отчеты шьет, офис даже содержать приходится. В двух шагах от Красной площади, между прочим. Неплохо, а?

Маргарита согласно прикрыла веки:

– Неплохо. Даже замечательно. – И вслед отцу развела руками: – Но только пардон, уволь: не буду я изображать твою пассию. Ни за триста, ни за тысячу. Это не для меня.

– Подожди, дорогоша моя, подожди, – склонился к ней, положил теперь руки ей на плечи отец. – Да веь тут никакой работы, одно удовольствие: шляйся по разным местам и все. Да у меня все девки, кто был, со счастьем!

– Вот и бери снова девку, – отрезала Маргарита. – А я люблю дело делать. Дело, а не изображать. И все, не уговаривай больше. Не уговорюсь.

Через полторы недели Маргарита сидела с отцом в ресторане «Прага» в отдельном кабинете со столом на шесть персон – одна женщина среди пятерых мужчин – и, принимая ухаживания соседа, волоокого красавца грузина чуть постарше себя, расплавляла, следуя указанию отца, сердце своего визави: неулыбчивого грузина лет пятидесяти, седоголового, седоусого, с просторным животом под рядами золотых пуговиц двубортного клубного пиджака – главного в этой кавказской компании, которую отцу предстояло раскатать на бабки. Работенка, почувствовала она уже через десять минут, была еще та. Маргарита напирала на литературу и кинематограф, поминала имена Иоселиани, Эмиреджиби, вспомнила даже «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, но понять, знает ли седоголовый хотя бы Руставели, было невозможно. Она окатывала его волнами внимания, особой заинтересованности в нем, особого уважения, он только смотрел на нее беспощадно ледяным, пустым взглядом, непонятно пошевеливал усами и, когда уж совсем невозможно было не ответить, поднимал толстый, тривиально похожий на сардельку указательный палец и, то ли восхищаясь, то ли грозя – убейся, не разберешь, – произносил: «О, Рита! Даешь, Рита! Рита, не надо!»

Маргарита ответила согласием на предложение отца после того, как неделю, почти не кладя трубки, проговорила по телефону. Она обзвонила всех с факультета, кого могла. Даже кого и не могла. Учившихся с нею вместе, курсом старше, курсом младше. С кем была близка и с кем еле знакома. Чьи телефоны теснились в студенческой записной книжке и чьих никогда не было – получая их иногда по цепочке в несколько человек. Никто ничего предложить ей не мог. Некоторые сами были устроены весьма неплохо, но или не хотели взваливать на себя чужие заботы, или же в самом деле не имели возможности помочь. Мать за эту неделю, что просидела на телефоне, заводила разговор об отце раз сто: «Триста долларов тебе в месяц и стаж будет идти, он тебя что, землю пахать зовет?» Пришлось орать на нее и посылать от себя подальше, – а по-другому ничего не понимала.

Седоголового звали Агабом Нугзаровичем. Маргарита развлекала себя тем, что постоянно, без особой нужды, по всякому поводу произносила его экзотическое имя. «А вот еще, Агаб Нугзарович, вам будет интересно узнать…» – говорила она. «А вот такого, Агаб Нугзарович, бьюсь об заклад, вы в жизни не слышали…» – вворачивала она через минуту его имя вновь. Ее волоокий сосед-красавец подкладывал ей на тарелку ломтики севрюги, и она тотчас вскидывалась: «Ой, а Агаб Нугзарович севрюги себе не брал! Агаб Нугзарович, миленький мой, возьмите себе севрюжки! Агаб Нугзарович, вы же совсем голодный сидите!»

У седоголового развязался язык только в конце застолья. Но зато для того, чтобы усладить уши отца решением о сотрудничестве.

– Вас рекомендовали мои друзья, я им полностью доверяю, – сказал седоголовый отцу, прикладываясь к чашечке кофе. – Завтра Реваз, – указал он на соседа Маргариты, – к вам подъедет, все подвезет, И – как мы договаривались.

– Как договаривались, – подтвердил отец.

Маргарита посмотрела на него – он так и купался в довольстве, как сельдь в рассоле.

Впрочем, она сама тоже испытывала похожее чувство: надо полагать, в том, что ужин завершился столь удачно, была и ее заслуга. Даже наверняка была.

Отец, когда возвращались из ресторана, крутя баранку тяжелого, похожего на броневик темно-синего джипа «Тойота», похвалил ее:

– Молодец, отлично работала! Им с деньгами расстаться – все равно, что душу вынуть. Их не ублажишь, не рассиропишь – ни за что деньги из кармана не вынут. Камни, не люди. Все, все без исключения, кто б ни были: грузины, русские, евреи, татары… Все одинаковы. Жлобье! Жлобье необыкновенное. За счет того и живу.

– Как это? – заинтересовалась Маргарита.

– Так это, – сказал отец. – Вот этикетку я нарисовал, современные технологии сейчас какие, знаешь? Заложил ее в компьютер, обработал – и она у тебя вечная! Бумажка обносилась, клише затерлось – нырк в компьютер, и получай новенькую. Но только за компьютерную обработку нужно заплатить, отдельную цену положить, а они, идиоты, экономят. Они как думают: партию фальшака загнать – а там хоть трава не расти. А трава растет: партию загнали – новую деньгу сковать хочется. Новую сковали – там еще. А бумажка, которую я нарисовал, в негодность пришла. Ее же не берегли, в специальной папочке не хранили, совали черт-те куда, с чего клише делать? Снова ко мне: можно организовать? Можно, конечно! И я им заново какое-нибудь французское «Мерло» заделываю. Пожалуйста, господа, получите!

– И они после этого компьютерной обработки все равно не заказывают?

– Не заказывают! – захохотал, ударил по рулю отец. – И никогда не закажут. Жлобье! Необыкновенное жлобье!

– Ну, ты и хват! – не удержалась, фыркнула вместе с ним Маргарита. – Приспособился к рыночным временам. А говорят, людям в возрасте трудно приспособиться.

– Э-эх, дорогуша моя. – Голос отца прозвучал минорно. – Трудно, трудно, все правильно говорят! Лет бы пятнадцать скинуть, что бы я, стал бы одалживаться этим конем? – Он постучал по приборной панели перед собой. – Мой бы это конь был, собственный. А так вот и тут понтярить приходится. Не может же такой бизнесмен, как я, на тольяттинской колымаге гонять!

Они подкатили к огороженной металлической решеткой, дорогой стоянке с двухэтажной рубленой будкой дежурного у ворот, въехали вовнутрь, отдали «Тойоту» охраннику, пересели в отцовские «Жигули» и вырулили на улицу.

– А чей это джип был? – спросила Маргарита.

– Хрен его знает, – отозвался отец. – Охрана дала чей-то. Так я у них тут обычно «Опель» беру, специально для съема его держат, но сегодня обломилось. Вскрыли вот мне эту «Тойоту». Им любую машину вскрыть – как тебе о Льве Толстом поговорить.