Михаил Стрельцов - Храм превращается в плацебо

Матушка у него и вправду была замечательная, постелила нам на огромной деревенской кровати с мягчайшей периной, в которую проваливаешься чуть ли не всем телом. По пути мы останавливались, водитель где-то раздобыл ещё браги, поэтому они с Кердашем засели надолго, не забывая и нас, практикантов, приобщать к напитку, с которым недалече как позавчера в «Орлёнке» все, включая Кердаша, активно боролись. Когда их разговоры начали петлять и тускнеть, Виталик предложил прогуляться по Марьевке. Пацаном он был фактически деревенским, сухопарым, длинноруким, вполне бесстрашным, и в его компании, особенно после Кедровского посёлка, мне в незнакомом месте, казалось, – ничего не грозило. Тем паче мы были изрядно навеселе, именно в том состоянии, когда море по колено, а приключений ещё охота.

Марьевка представляла собой набор частных домиков, с оградками, деревцами, лающими откуда-то собаками. Мы бродили кругами, но неизменно возвращались к асфальтированному шоссе, поскольку вышагивать по нему было удобнее.

– Где-то здесь Фёдоров живёт! – внезапно сообщил Виталик. – Нас к нему пионерами ещё привозили.

– А кто такой Фёдоров? – стало мне интересно.

– Поэт известный. Как Евтушенко. Только он наш, тутошний. В Москве живёт, а летом сюда отдыхать приезжает. В школе недавно про какой-то его «Дон Жуан» рассказывали. В общем – серьезная шишка. Вот бы тебе с ним познакомиться! Ты же тоже стихи пишешь.

Поскольку родная местная газета продолжала меня, дарование этакое, постоянно публиковать, надобности в Фёдорове я не видел. Если только…

– А здорово было бы у него интервью взять!? – навроде как спросил у Виталика.

– Точно! Нам же практическую работу сдавать! А с этим, – кивнул он неопределённо, – наставничком хрена с два чего напишешь.

И мы принялись искать дом Фёдорова. Вернее, Виталик искал, вспоминая. А я тупо плёлся за ним. Спросить было не у кого, стемнело, и вообще людей в Марьевке мало. В итоге – свернули куда-то по отдельной дорожке и вышли к забору, огораживающему участок с домишечкой вдали и кряжистой стайкой по курсу. Прошли в «усадьбу» чуть в горку, меня стразу насторожило, что над крыльцом горит красная лампочка сигнализации. Но Виталик уже нашарил звонок в резко подступающей темноте, но звук не раздался, и было непонятно, откроют нам или нет. Поэтому постучал. В тиши и сумерках звук вышел не то чтобы громким – неуместным каким-то, и стало не по себе, неловко и робко. Внезапно я пожалел, что мы сюда пришли. Ну что мы можем спросить у знаменитого поэта? О творческих планах? Я у него вообще ничего не читал. Свои стишки ему с порога прогундеть? Будто он стихов не слышал! Спросить, как он стал знаменитым? Так он и ответил! Если бы все знали, то уже бы…

Виталик повторил стук, предварительно спросив у меня: «Может, он в Москве?», очевидно также сомневаясь в совершаемом. Не мог же он полагать, что я действительно знаю, где находится человек, о котором и услышал-то впервые с полчаса назад. Поэтому я промолчал, борясь с желанием – убежать немедленно, а то вдруг и вправду откроют. Но и отступать было уже как-то некрасиво. Заявились, может – разбудили, и в кусты? Наконец, и Виталик обратил внимание на красную лампочку. Но расставаться с желаемым не хотел. Зачем-то постучал в дверь ногой и тут же отошёл к изгороди. И если бы сейчас дверь открылась – вот был бы номер! Словно это я долбил. Поэтому так же бочком ретировался, поглядывая всё же – а вдруг! Но лампочка безучастно взирала на нас красным глазом. Дверь так и не открылась. И от этого стало легче. Тем более и так было чем полюбоваться.

Этот Фёдоров был действительно знаменит, иначе не объяснишь, как ему удалось построить дом на берегу такой красоты! За изгородью взгляд ухался в овраг, по которому тихонечко журчала вода среди какой-то растительности, что уже скрывал полумрак, но открывшееся пространство подсвечивалось отражаемыми блесками с небес, словно крохотными плывущими фонариками. Звёзды высыпали так рясно, так огромно, что я уловил очертания созвездий, как их рисуют в книжках. Месяц светил нам в спину, и яркие точки протягивали друг другу свет, словно паучок плёл меж ними невесомую паутинку. До этого я, конечно, видел и звёздное небо, и смотрел на землю с возвышенности, но то было как-то привычно, на своей географической территории. И стало вдруг понятно, почему Фёдоров стал известным поэтом. Родившись в сочетании двух просторов: земного и звездного – по-другому и быть не могло. И мне показалось, что получил ответ на вопросы не взятого нами интервью. Отчего-то сразу сделалось грустно – рождённому в зажатом сопками городишке, без возможности сызмальства охватывать взглядом просторы, стать ли мне настоящим поэтом? И вообще – кем я собираюсь стать? Неужели – областным-местным журналистом? Зачем? Чтобы пить с сопляками брагу, как Кердаш?

Мысли настолько тоскливо-возвышенные облепили, словно комары, что по дороге к домику, где предстояло ночевать, мы с Виталиком молчали. Возможно, и он думал о чём-то своём. О дяде Саше, к примеру. Стать ли Витале таким – как его дядя? Отчего-то я сомневался. Слишком легкомысленно, по-моему, он относился к своему родственнику: что есть он, что нет. Вот зачем нам тогда, в Кедровском, надо было непременно идти на рыбалку, когда, в кои веки, дядя Саша приехал? Но рыбалка для Виталика – святое. Именно удочки не хватало ему в Орлёнке, поэтому в первые же выходные он сблатовал меня на поездку домой, обещая показать места, где лещи ну во-о-от такие! Так ни одного и не поймали: плотва да окуньки. Проторчали весь день на жаре вместо того, чтобы слушать интересные истории от столичного гостя. Позже, когда Абдулов по телевизору рассказывал какие-либо актёрские байки, мне было интересно – рассказывал ли он их тогда, в Кедровском, пока мы с его племянником жарились на гальке на бережку?

Посёлок удивил меня невообразимым многолюдьем, причём Виталик удивился не меньше. Образованный вокруг шахт Кедровский в день нашего приезда всем своим населением сместился к окраине, где величественно и безобразно восседали навалы разрытой земли, чёрной от угольной пыли. Дом Виталика как раз стоял на окраине, проходя мимо толпы, мы с удивлением отмечали высоченные прожектора, сгрудившиеся маленькие агрегаты, похожие на краны, поднимающие площадки с кинокамерами. Я и кинокамеры-то впервые видел, поэтому, разинув рот, долго пытался разгадать предназначение того или иного оборудования. Отвлёк нас некий шкет, солидно поручкавшийся с Виталиком и ответивший на непроизнесенный нами вопрос:

– Кино снимают. Как дракона убивать будут. Натурально пришьют. Там какой-то мужик лысый так и сказал: «Натура – что надо» Аполитоксичная – вроде как – сказал. Или – аполитичная, я не въехал.