Михаил Стрельцов - Храм превращается в плацебо

Документ мне выдали в начале апреля. Красное советское удостоверение гражданина. С тремя страницами для фотографий. По идее, моя рожица должна была красоваться на первой странице, но её почему-то наклеили на вторую, словно мне уже 25 лет и всё такое. Собственно, оно и не насторожило вначале. Только потом, рассматривая паспорта одноклассников, которые принялись получать их один за другим, сообразил, что у меня документ немного неправильный.

Как раз вышла моя статья про улицу Киригешева, и в том же номере – первая моя публикация стихотворений! После памятной поездки в фотосалон я принёс «Болену» стихи, аккуратно переписанные в тетрадку, включая и совсем новое, где

Газетка пришла по подписке, я несколько раз перечитывал стихи, несправедливо игнорируя статью про улицу, не веря своим глазам. Это было какое-то новое ощущение. Типа первого поцелуя, обладания значка участника съезда КПСС и Нового года – одновременно. Мне захотелось, чтобы таких необычных газет у меня было больше, поэтому пошёл в редакцию – попросить ещё. А попутно, раз рядом, заглянул в паспортный стол, спросив, почему не там наклеена фотография? Отправили к начальнику паспортного стола, что меня испугало. Ни разу в жизни не был ни у каких начальников. Натахин папа – не считается, я его с детского сада помню, и в квартире у них бывал. А вот в кабинете у кого-либо – впервые.

Начальник оказалась женщиной. Долго разглядывала мой паспорт, хмыкала, мол, такой седой – ну кто бы мог подумать, что 16 лет! До возмущения спокойно отправила вновь фотографироваться. Сама бы помоталась на другой конец города! Недовольный, я промялся ещё какое-то время. Раздражение усугублялось ещё и тем, что в школе меня начали дразнить «поэтом». Своеобразно причём. Подходили и говорили – а спой вот это! Или, мол, какие ещё Его стихи за свои выдашь? Не надо долго думать – всё дело было как раз в фамилии. Уже был такой певец и поэт, даже выступал в нашем городе. Недавно он умер и стал как никогда популярен. Его фото рядом со Сталиным красовалось у всех водителей автобусов над лобовым стеклом. Через какое-то время я понял, что бесполезно доказывать, что стихи я написал сам, а не спёр у Него.

Фамилия не устраивала ещё по одной причине. Она была – папина. А папа нас бросил. Его просто не было. И уже не помню, как он выглядел. Возможно, как этот курящий мужик над лобовым стеклом.

В очередной раз поехав фотографироваться, я всё думал, как бы избавиться от фамилии? Чтобы мои стихи – были только моими, и не приписывались алкоголикам-алиментщикам. Донельзя сердитый, заявился в фотосалон и предъявил шустрой тёте за косяки. Мол, из-за неё мне паспорт менять, из-за неё на фотки у мамки денег просить, из-за неё – да, да! – возможно, из-за неё папка нас бросил!

Я не заметил, что кричу сквозь слёзы, пока из ноздри не надулся пузырь из сопли. Я не заметил, что моя голова прижата к её груди, а она гладит по моему – совсем не седому – чубу и что-то шепчет, успокаивающее и складное. Под предлогом – умыться, чтобы получился на фотографии, увела в подсобку, где, шмыгая носом, умывался над раковиной. Затем предложила попить чай, что-то спрашивала. И, не знаю почему, я выложил ей всю фигню про значки, презервативы, стихи в газете, одноклассников. Про то, что ненавижу свою фамилию.

Двумя руками придерживая чашку, она внезапно спросила:

– Знаешь, какая у меня была фамилия? Козюлькина! Как только не дразнили! А потом вышла замуж и сменила. Стала – Курочкина.

– Правда? – вырвалось глупое, потому что я внезапно загоготал, не мог сдержаться, понимал, что могу обидеть, но почему-то стало смешно.

Но она не обиделась:

– По-моему, Курочкина лучше, чем Козюлькина? Как ты считаешь?

И мне показалась, что она абсолютно права. Отпив чай, фотограф продолжила:

– И ты, когда женишься, можешь взять фамилию жены. Если не передумаешь.

Для меня это стало огорошивающим открытием. Поэтому взахлеб принялся рассуждать:

– Нет… что-то мне её фамилия… какая-то не та… Кем я буду – Чердояков? Я же – русский.

– А ты на ней хочешь жениться? – лукаво прихлебывала чай женщина.

– Если честно, мне больше Натаха нравится, – сказал, и не поверил, что признался, но отступать было поздно. – Но её фамилию тоже не хочу. Скажут ещё, что у «Конька-горбунка» спёр. А сейчас можно фамилию поменять? Я же паспорт получаю.

– Сейчас только на материну можно изменить, – кивнула женщина. – Её фамилия тебе нравится?

Матушка моя была наполовину румынкой, и всю дорогу домой я размышлял, пытаясь привыкнуть. Поэт Евгений Стеклински – звучит или нет? Мне показалось, что звучит. Но сомневался. Промаялся пару дней. И новые фотки уже были на руках, а в комнату к матери зайти стеснялся. Как-то так повелось, что в её комнату я никогда не входил без приглашения. Впрочем, как и она в мою. Будничные дела и попрошайство денег всегда решалось на кухне, за едой. И если кто из нас просился в комнату к другому, то причина должна быть весьма серьёзной. А необходимость вновь нести в паспортный стол свидетельство о рождении – чем не причина? Так подумал, постучавшись к матери. К тому времени я нашёл на карте Румынию, вспомнил, что она, как и мы, социалистическая, освежил о ней из учебника географии в школьной библиотеке. Смущала фигура Дракулы, но и у нас хватало персонажей…

С мамой мы говорили об её предках, об её отце-коммунисте, почему-то сосланном в Сибирь. Говорили долго. Коснулись темы и моего отца. На вопрос «Можно ли мне взять её фамилию?», потупясь, ответила:

– Я тебе не запрещаю. Ты вырос.

Как-то странно сказала. Не разрешила. Но не запретила. Чтобы это могло значить? Всё ещё раздумывая, перешагнул кабинет начальника, не приняв решения. И если бы она тихо и спокойно забрала бы мои документы, то, наверное, ждал бы женитьбы. Но она подсунула на подпись какой-то акт об уничтожении и со словами:

– Подписал? Ну вот и всё! – взяла и разорвала мой паспорт.

Мелькнул край фото с благородной сединой, и показалось, что разорвали меня. Отчего-то в виски прихлынула кровь, набычившись, сказал:

– Нет не всё. Я ещё хочу фамилию поменять…

Меня отговаривали, но кровь в висках мешала слушать. Только тряс головой, отказываясь. Подсунули лист бумаги, и под диктовку я написал заявление.

В середине мая получил новёхонький паспорт. Тут же пробежал глазами – фотка на месте. Шагал домой и разглядывал. Всё равно что-то смущало. Приглядевшись – понял. Они вставили лишнюю «р» в мою фамилию. И дописали «й».

Однако больше я в паспортный стол не пошёл. Менялись законы, менялась страна, менялись документы и правила, как классухи когда-то. Ровно настолько, насколько никто не интересовался моей коллекцией значков с Лениным, никто не поинтересовался происхождением моей фамилии, выдавая всё новые и новые паспорта, требуя ксерокопии с них… Жалея, что не записался Снеговым или Седовым, Белым наконец, размышлял – почему я тогда не пошёл ещё раз. Понял – надо было вновь фотографироваться. И не хотел встречаться с той женщиной. Курочкиной. Мне было стыдно её видеть. Как стыдно видеть тех, кому нагрубишь, а они тебя пожалеют и научат, как жить дальше.