Роберт Силверберг - Сборник Абсолютно невозможно Зарубежная фантастика в журнале Юный техник выпуск 1

Странное головокружение возникает, когда трава газона оказывается так близко перед глазами, когда разглядываешь ее под ногами между двумя маленькими ботиночками, и воспоминания покидают тело, слишком малое, чтобы их задержать. Надо сжать зубы, уцепиться еще ненадолго, на одну-две минуты, за этого индивидуума, теряющего свои очертания и тающего на горячем солнце детства. В очаге мощного центростремительного головокружения Джон чувствует, как вновь превращается в крохотного мальчугана, каким он некогда был...

- Вперед!

Арчибальд, взмахнув своей тросточкой, подал знак, Джон мобилизует остатки памяти, последние силы и волю. К изумлению всех присутствующих, он одним прыжком, не оставив никаких шансов Джеку, достигает стола, опускает ручонку на золотую монету.

Иногда между очередной биржевой спекуляцией и двумя телефонными звонками в один из крупнейших финансовых центров мира Джон испытывал странное ощущение - как бы параллельного существования: будто он случается, нечто такое навевает нам перед пробуждением мрачный рассвет, свой собственный брат. Впрочем, бывало, он думал о нем, об этом брате, этом далеком Джеке, которого он не видел уже многие годы и которого представлял себе, доверившись чьим-то отзывам, как чудаковатого интеллигента, рассеянного ученого в хрупких очках среди реторт с кипящей жидкостью и разноцветными испарениями, в возбуждении восклицающего: "Эврика!" Много раз он давал себе слово повидать брата, желая вновь почувствовать хоть немного того тепла, которое согревало их общее детство, а быть может, если это необходимо, помочь ему. Но заботы, многочисленные обязанности, вечное неспокойствие в финансовом мире заставляли откладывать эти планы на неопределенные сроки.

Однажды он пришел в страшную ярость. Только что он случайно узнал, что Джек обращался к нему за помощью, чтобы продолжить свои исследования; стена, которую Джон воздвиг вокруг себя, стремясь избавиться от просителей и избежать повседневных неприятных мелочей, не подвела, и брату, родному брату, отказали. С тех пор прошло два года. Он выбранил своих служащих, навел справки и вскочил в машину, дав шоферу адрес, который частное детективное агентство разыскало ему в двадцать четыре часа за огромную кучу долларов.

Поездка до университетского городка, на окраине которого жил брат, заняла целых три часа. Когда машина остановилась у небольшого домика, руки Джона дрожали от непонятного беспокойства. Не дожидаясь, пока шофер откроет дверцу машины, он выпрыгнул на тротуар и бегом преодолел восемь ступенек крыльца. На его звонок никто не откликнулся. Он позвонил еще, а потом заметил, что дверь открыта. Он вошел в дом, громко крича:

- Джек! Джек! Это я, Джон!

Никого. Лихорадочные поиски привели его к дверце, выходящей в сад, в глубине которого находился ангар, откуда доносилось пронзительное гудение. Он подбежал, распахнул дверь ангара - и увидел брата, словно подвешенного внутри огромного стеклянного шара. Он узнал Джека, едва различимого, почти превратившегося в призрак.

У него закружилась голова из-за предчувствия и одновременно какого-то очень смутного воспоминания, которое его помутившийся, затуманенный рассудок не смог распознать.

Он хотел крикнуть: "Джек, подожди!" Слишком поздно. В тот самый момент, когда все вокруг вибрировало и дрожало, страшное чувство осознания истины завладело им. Он понял: все придется начинать сначала.

И так до следующего раза.

Рисунки Р.Авотина

Белый дом над ущельем казался пустым.

Солнце уже не жгло, грузное, красное, оно висело средь облаков, маленьких золотых пожарищ, остывающих до красноватого накала, а небо от края до края наливалось бледной зеленью такого неземного оттенка, что когда утихал ветер, то казалось мгновение это перейдет в вечность.

Если бы кто-нибудь стоял в комнате у открытого окна, он видел бы скалы ущелья в их мертвой борьбе с эрозией, которая миллионами бурь и зим терпеливо прощупывает слабые места, способные рассыпаться щебнем и то романтически, то насмешливо превращает упрямые горные вершины в развалины башен или в искалеченные статуи. Но там никто не стоял; солнце покидало дом, каждую комнату порознь, и словно напоследок заново открывало все, что там находилось^ вещи внезапно озарялись и в этом фантастическом отсвете казались предназначенными для целей, о которых никто еще не грезил. Сумрак смягчал резкие грани скал, открывая в них сходство со сфинксами или грифами превращал бесформенные провалы в глаза, оживленные взглядом, и эта неуловимая спокойная работа с каменными декорациями создавала все новые эффекты хоть эффекты эти и становились все более иллюзорными, ибо сумрак постепенно отнимал цвета у земли, щедро заливая глубины фиолетовой чернью, а небо - светлой зеленью. Весь свет словно возвращался на небеса, и застывшие косогоры облаков отнимали остатки сияния у солнца, перечеркнутого черной линией горизонта. Дом снова становился белым - это была призрачная, зыбкая белизна ночного снега; последний отблеск солнца долго таял на небосклоне.

Внутри дома было еще не совсем темно; какой-то фотоэлемент, не вполне уверенный, настала ли пора, включил освещение, но это нарушало голубую гармонию вечера, и освещение немедленно погасло. Но и за этот миг можно было увидеть, что дом не безлюден. Его обитатель лежал на гамаке, запрокинув голову, на волосах у него была металлическая сеточка, плотно прилегающая к черепу, руки он по-детски прижимал к груди, будто держал в них нечто невидимое и драгоценное; он учащенно дышал, и его глазные яблоки поворачивались под напряженно сомкнутыми веками. От металлического щитка сетки плыли гибкие кабели, подсоединенные к аппарату, который стоял на трехногом столике, тяжелый, словно выкованный из шероховатого серебра. Там медленно вращались четыре барабана в такт зеленовато мигающему катодному мотыльку, который, по мере того как сгущалась тьма, из бледно-зеленого призрачного мерцания превращался в источник света, четким контуром обводящего лицо человека.

Но человек ничего об этом не знал - он давно уже был в ночи. Микрокристаллики, зафиксированные в ферромагнитных лентах, посылали по свободно свисающим кабелям в глубину его мозга волны импульсов, и импульсы эти рождали образы, воспринимаемые всеми чувствами. Для него не существовало ни темного дома, ни вечера над ущельем, он сидел в прозрачной головке ракеты, мчавшейся меж звездами к звездам, и, со всех сторон охваченный небом, смотрел в галактическую ночь, которая никогда и нигде не кончается. Корабль летел почти со световой скоростью, поэтому многие звезды возникали в кольцах кровавого свечения, и обычно невидимые туманности обозначались мрачным мерцанием. Полет ракеты не нарушал неподвижности небосвода, но менял его цвета, звездное скопление впереди разгоралось все более призрачной голубизной, другое же, оставшееся за кормой, багровело, а те созвездия, что находились прямо перед кораблем, постепенно исчезали, будто растворяясь в черноте; два круга ослепшего беззвездного неба - это была и цель путешествия, видимая лишь в ультрафиолетовых лучах, и солнечная система, оставшаяся за выхлопами пламени, невидимая теперь и в инфракрасной части спектра.