Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

Дженнаро застыл на месте, не дойдя до террасы. Впервые я увидела, что под красивой, но вечно бесстрастной маской живут какие-то эмоции.

— Вы это придумали?

— Нет. Сказала чистую правду.

— Простите, я сейчас. — Он вернулся к мини-бару и достал оттуда бутылку вина. — Мадемуазель, у вас дар выводить людей из равновесия.

— Вы что, курите? — спросила я, обнаружив на террасе пачку сигарет.

— Да, иногда, — раздался его голос, следом за которым последовал звук выходящей из бутылки пробки.

Когда он поставил на стол стаканчик для колы и наполненный винный бокал, я запустила в парижское небо пламенный привет в виде колечка сигаретного дыма.

— Судя по всему, курю не я один, — резюмировал он, щелкая зажигалкой и наливая мне колу. — Так вы мне расскажете, что произошло?

— Если хотите.

Мы много курили, периодически потягивая вино из одного бокала, и я сантиметр за сантиметром раздвигала плотные занавески, приоткрывая ему вид на далеко не самый благоприятный период моей жизни.

— Поэтому у меня сниженный иммунитет, и я часто болею, — подытожила я. — А еще я безумно люблю родителей. И иногда смущаюсь, когда люди без стеснения пялятся на мой шрам.

— Мадемуазель, у меня нет слов. Что касается людей — к черту их. Большинство из них страдает от болезни под названием «ограниченность». Неужели вас может смутить горстка примитивных идиотов?

— Иногда — да, — призналась я.

— Понятно. Скажите, я могу еще раз взглянуть на ваш шрам?

— Да, но это не самое лучшее зрелище.

— Это уже мне решать. Подойдите ко мне, пожалуйста.

Приблизившись к креслу, в котором он сидел, я почувствовала, как от волнения подгибаются колени.

— Под халатом что-то есть?

— Белье, — улыбнулась я, чувствуя, как на лбу появилась испарина.

— Хорошо. То есть вообще-то это плохо, но в нашем случае хорошо.

Аккуратным движением Дженнаро ослабил невесомый пояс и, запустив под халат руки, обнажил участок кожи, под которым в глубине организма прячется печень. Казалось, что в тот момент для него ничего не существовало: ни заката парижского солнца, ни этой террасы, ни мира вокруг. Он, как завороженный, неотрывно смотрел на сантиметры зарубцевавшейся ткани, легонько повторяя пальцами траекторию движений острого скальпеля и касаясь оставленных металлическими скобами следов.

— Я вас смущаю? — еле слышно произнес он.

— Нет, просто…

— Просто что?

— Мне нравится, когда вы так делаете.

— А так? — Его губы начали прогулку по четким линиям шрама, не выходя за пределы «мерсовского» значка.

— А так…

Я пыталась создать иллюзию ровного дыхания, но из груди вырвался легкий стон.

— Мадемуазель, — Дженнаро резко оторвался от своего увлекательного занятия, запахивая мой халат. — Никогда и никому не позволяйте вас смущать. Представьте, что у вас на животе картина Пикассо. Все хотят ее увидеть и обсудить. Но поймут и оценят только избранные. Ясно?

— Да…

— Прекрасно. А теперь предлагаю хоть немного поспать. Конечно, если мы хотим попасть в ваш любимый д’Орсэ и заехать в пару магазинов перед вылетом в Лиссабон.

— Откуда вы знали, что д’Орсэ — мой любимый музей?

— Просто предположил. У вас хороший вкус.

— А какой парижский музей предпочитаете вы?

— Современного искусства, — его смех прозвучал как-то странно.

— А можно еще один вопрос?

— Один.

— Я могу поспать сегодня с вами? Просто поспать…

Идиотизм собственного предложения удивил даже меня.

— Мадемуазель, давайте не будем тренировать мою силу воли, — Дженнаро шутливо подталкивал меня к выходу.

— В таком случае, прежде чем пожелать вам спокойной ночи… — Повернувшись к нему лицом, я сделала вид, что хочу проститься с ним в свойственной португальцам манере, но вместо того, чтобы поцеловать в обе щеки, коснулась губами его шрама. — Если я спрошу, откуда он, вы соврете или скажете правду?

— Я скажу правду: для того, чтобы я вам не врал, мы пропустим этот вопрос. И не забудьте Мопассана. — Он протянул мне книгу.

Так и закончилась парижская глава нашей своеобразной, висящей на волоске дружбы. Она закончилась моим открывшимся сердцем и его закрытыми картами. Когда, пристегнув ремень безопасности, я засыпала в самолете, прислонив лицо к иллюминатору, в памяти одна за другой всплывали увиденные в д’Орсэ работы импрессионистов. Я могла раствориться в настоящем, не задавать вопросов и думать о скорой встрече с Мадейрой, но одна мысль напрочь отказывалась оставить меня в покое: какие приятельские отношения могли связывать сидящего рядом со мной человека с Вольфгангом Вельтракки? Человека, которому я готова была простить любую ложь.

Украдена из парижского музея Мармоттан в 1985 году. Вооруженное ограбление.

Текущий статус: найдена на Корсике и возвращена музею в 1991 году.

Самолеты всегда действовали на меня как снотворное в сочетании с тихой, нежно пропетой колыбельной. Пожалуй, это была не самая удачная аналогия, потому что снотворное производит на мой организм весьма странный эффект, открывая феноменальные способности одурманенного человека. Однажды немецкие врачи решили угостить меня усыпляющей таблеткой, чтобы лишний раз не вводить морфин, который, надо отдать должное, уносит тебя в неземное королевство и убивает послеоперационную боль. Да и любую боль в принципе. Таблетка сотворила чудо: поспав два часа, я бодро вскочила с модерновой больничной кроватки и пошла собирать вещи. Скобы в животе и пять-шесть выпирающих из тела трубок меня совершенно не беспокоили, потому что мозг и сердце в один голос твердили: «Домой. Я хочу домой. Бери зубную щетку и на выход». После незначительной шалости, о которой я даже не вспомнила, добрые доктора, вылавливавшие мою тощую фигурку по всей клинике, отказались от идеи пичкать меня снотворными препаратами и пролонгировали морфиновый рай. Правда, ненадолго.

По пути в Лиссабон мне не спалось. Я крутилась в кресле в то время, как Дженнаро читал то ли «Le Monde», то ли «Le Figaro».

— Мадемуазель, — не выдержал он, подкладывая подушку под мою голову, — по-моему, вам не спится. Кстати, на каком боку вы обычно засыпаете?

— Что же вы не выяснили в Париже?

Не открывая глаз, я с любопытством поджидала следующую реплику, вместо которой последовал заразительный смех моего друга.

— И все же?

— Не знаю. Я вообще радуюсь, когда засыпаю.

— Если вы не спите, то развлекайте меня. Рядом с вами мне не читается.