Елена Долгопят - Русское (сборник)

Я не знала и промолчала. Крыса понюхала обложку, поморщилась, пробормотала «ну нет», стащила обложку, скомкала и швырнула в урну. Книгу раскрыла, вырвала несколько листов и сожрала. И еще несколько листов. И еще. Пока не остался один картонный переплет. Крыса передохнула и сожрала его. Погладила розовой лапкой усы, посмотрела затуманившимися (от сытого удовольствия?) глазами и произнесла:

— Ну-с?

— Она хочет, чтобы там была старинная жизнь, — сказала я.

— Какой век?

— Девятнадцатый.

— До реформы?

— После. Лет через пять. Чтобы имение где-нибудь в Орловской губернии, большой сад, пруды, студент-репетитор, две хозяйские дочки, обе в студента влюблены, и он влюблен в обеих. И чтобы гроза была. И чтобы лил дождь и плыли на лодке.

Я выдохнула.

— Молодец. Хорошо излагаешь. Другие по бумажке не могут.

Крыса вынула из стола перо, чернильницу, стопку бумаги. Лампу придвинула так, чтобы круг света падал на лист. Задумалась, понюхала воздух. Обмакнула перо в чернильницу и принялась писать. Написала несколько ровных строк бисерным почерком и подняла на меня черные глаза.

— Ты ступай, детка, через неделю будет.

Через неделю я пришла. Под дверью томились уже двое, так что пришлось ждать очереди.

Крыса выдала мне книгу, ее только что привезли из типографии. И попросила передать бабушке, чтобы не оборачивала больше в «Пионерскую правду».

— «Известия» лучше.

Надо написать поэму про девять кругов рая.

Что будет в девятом?

Потерянная авторучка? Или паспорт? (Украден при странных обстоятельствах, см. заявление в милицию.)

Хорошо. Пусть. Круг потерянных вещей. Круг найденных вещей. Вновь обретенных. Тех, о которых зачем-то жалела. Украденные в школьной раздевалке сапоги. (Домой бежала в кедах, хорошо, что морозец был легкий.)

Недоуменно ходишь по этому кругу. Трогаешь вещи. Пьешь из когда-то разбитой чашки когда-то пролитый кофе. С пирожным, на которое когда-то недостало денег. Читаешь книгу, которую так и не вернули когда-то. (Японские народные сказки.)

Украденная десятка. (Из кармана в троллейбусе номер три, остановка у Большого театра, те еще времена.) Смешно.

Всё прах и суета, ходишь по первому кругу и смеешься.

Что будет в восьмом? Убитое тобой время? Да, целые залежи, они понадобятся тебе в седьмом. Здесь те места, которые ты видела только на открытках. Ты даже не мечтала в них попасть, и вот — пожалуйста, ходи и смотри (пока убитое тобой время всё не выйдет, пока времяметр не покажет ноль).

В шестом ты станешь машинистом, ты же мечтала, в пятом ты подберешь того котенка, в четвертом ты поймешь все языки мира, в третьем ты увидишь, как там без тебя на земле, во втором встретишь тех, о ком скучала, в первом забудешь всё.

Долго не мог уснуть, думал о том, как давно живет на свете, бестолково, невнятно, низачем, ни для чего. Ничего не узнал, ничего не понял, как будто вслепую жил, на ощупь. Открой глаза и посмотри, открой! Да поздно уже открывать, край вот он. Как ночь за окном, за тонким стеклом, глядит в комнату на тебя. Страшно.

Лежал с тяжестью на сердце, лежал, да и задремал, а проснулся отчего-то счастливый, легкий, спокойный. Ничего не раздражало, ни шаги за стеной, ни гудок машины, ни запах подгорелого лука. Встал, сделал зарядку, бегом под душ. Улыбался под душем. Вычистил зубы, выпил стакан простой воды, оделся и на работу. Вчера еще тошно было подумать об этой работе, а сегодня торопился, думал зачем-то, как войдет первым и отворит в комнате форточку. Толкнул нечаянно прохожего. Извинились оба, всполошились, не больно ли другому. Нет, все хорошо, спасибо, всего доброго, и вам, и вам.

Удивительное утро, благостное, ни одного злого взгляда или хотя бы хмурого. В метро уступают друг другу место. Носятся с забытым кем-то кошельком, волнуются. Не люди, ангелы. И в метро ангелы, и на работе. Начальник похвалил и выписал премию. Доносчик покаялся и был прощен. Обед в столовке дали вкуснейший, свежайший, порции громадные. Пожелали приятного аппетита.

Вечером после работы прошелся по центру, посидел в кафе. Ребенок расхныкался за соседним столиком, спел ему песенку, успокоил ребенка, умилил мамашу. Домой вернулся поздно, в прекрасном расположении духа, позвонил матери, проговорили часа полтора самым доверительным образом, все друг о друге понимая, жалея и прощая. Всплакнули оба, уговорились встретиться в выходные. Что-то еще хотелось сделать доброе. Вышел на площадку, думал, может, там надо где-нибудь гвоздь прибить или еще что поправить, но все было на площадке идеально. Чисто. И кошка сидела у батареи, а перед ней стояло блюдечко с молоком. Наклонился, погладил кошку и вернулся домой.

Уснул с легким сердцем, а проснулся как будто в угарном дыму, как прежде. Все вернулось на круги своя, увы и ах. Ученые (британские) установили, что накануне был выброс из очнувшегося вдруг вулкана и какое-то уникальное вещество оказалось в составе облака, рассеявшегося по всей земле. Вещество они окрестили добрым духом и не теряют надежды добыть или синтезировать.

Это была большая комната на втором этаже, мне она казалась кораблем, чем-то вроде Ноева ковчега. Все ее многочисленные окна смотрели на улицу Заморёнова. В архиве режиссера-документалиста Алексея Габриловича сохранилось письмо-воспоминание о том, как улица Заморёнова зарастала до войны травой. Машины по ней тогда не ездили. Был в письме и черно-белый снимок со смутно различимыми детскими лицами. По просьбе режиссера москвичи присылали письма-воспоминания о своем детстве, о безвозвратно ушедших временах, когда звенели в московских дворах, в центре и на окраинах, детские голоса, долго, до самой ночи. Голоса взрослых зазывали детей домой, ужинать и спать.

Комната-корабль разделена была на множество углов и отсеков шкафами и стеллажами. Особенно я любила уголок, в котором не было окон, он освещался громадной люстрой с хрустальными, затуманенными пылью подвесками, под люстрой стоял большой овальный стол под темной скатертью. Перегородками, высокими, до самого потолка, служили застекленные книжные шкафы и громадный, как дом, резной буфет с фотографией хозяйки в темно-коричневой рамке. Вокруг стола ровно стояли стулья с высокими узкими спинками, тоже резные, они напоминали готические соборы, силуэты их тонких башен. За овальным столом время от времени собирались и пили чай. Старинную посуду из буфета не вынимали, приносили простые кружки, они хранились в другом отсеке, название у которого было — веранда.

В комнате-корабле умещались библиотека, мемориальная комната (ее я только что описала) Изабеллы Германовны Эпштейн, рукописный отдел, кабинет (отсек) главного хранителя, отсек фонда Андрея Тарковского, несколько рабочих мест для лаборантов и веранда — веранда Михаила Ильича Ромма.