Елена Долгопят - Русское (сборник)

Ваня не вышел, хотя дверь была открыта все время долгой (пятнадцать минут) стоянки. Он прочел табличку на доме:

В нижнем этаже дома светилось окошко, и можно было разглядеть внутри столик, крошки на столешнице, чашку с остатками темной жидкости, блестящую в электрическом свете ложку.

В автобус тем временем взобралась громадная женщина, охнула, уставилась на мальчика, но, когда их глаза встретились, поспешила отвернуться. Ваня посмотрел, как она устраивается на сиденье, как вынимает из кармана платок и промокает потное лицо и шею.

Водитель стоял возле автобуса и курил белую сигарету. Ваня посмотрел на его худые, с выступающими суставами пальцы, на дым, на тлеющий огонек и вновь поглядел в светящееся окошко.

На столе ничего уже не было, ни чашки, ни ложки, ни пятна, ни крошки.

Водитель докурил, окурок бросил аккуратно в урну. Городок был бедный, но чистый. Асфальт потрескался, искрошился от старости, но ямы и колдобины все были засыпаны и залатаны. Много стояло, особенно у реки, вросших чуть не по самые окна одноэтажных домишек Тополя вымахали, как небоскребы, в них проживали серые вороны, они любили торчать на самых маковках, наблюдать город. В сильный ветер вороны качались на верхних ветках. Страшно бывало, что старый тополь не устоит, рухнет на мелкие дома. Огромные ветки иногда обламывались и рвали провода.

Водитель забрался в кабину, закрыл двери и покатил по маршруту в обратную сторону. У старинной (конец XIX века) водонапорной башни Ваня сказал негромко:

— Останови.

Водитель еще немного проехал по инерции и стал.

— Дверь, — сказал мальчик.

Водитель отворил дверь, и Ваня не спеша вышел.

Это был самый центр города. Дома здесь стояли по большей части бывшие купеческие, каменные, с арками в заросшие дворы, но были дома и в пять этажей, построенные уже в советское время, их тоже скоро будут считать стариной и достопримечательностью.

Ваня прошел по неширокой главной улице, она именовалась Московской, и завернул в магазин с весело освещенными витринами. Возле кассы стояли и болтали женщины предпенсионного, как говорится, возраста. Они увидели мальчика и растерянно смолкли. Ваня прошел в зал. Это был маленький магазинчик, тесно заставленный стеллажами. Ваня взял бутылку сладкой колы, тут же открыл и принялся пить. Продавщица везла тележку с хлебом, увидела мальчика и замерла. Он спокойно допил колу и спросил:

— А что бы такое пожевать?

Продавщица молчала, он подошел, потрогал хлеб в тележке.

— Свежий, — робко произнесла она, как будто он был король.

— А пирожки с мясом есть?

— Есть, — обрадовалась она, — прямо теплые.

И сама ему подала пирожок. Он съел и протянул руку за вторым. Женщины наблюдали за этой сценой, они от кассы проскользнули в зал и смотрели в просвет между стеллажами. Безмолвно, страшась спугнуть, потому что живой ребенок из плоти и крови был в этом городе все равно что видение, призрак. Малейшая оплошность, и он исчезнет. Никто этого не хотел, ни один человек в несчастном городе. Не то чтобы все тут любили детей (которых не было), но никто не желал стать убийцей, точнее, прослыть убийцей. По крайней мере, поначалу. Так что Ваня беспрепятственно съел три пирожка с мясом, взял с собой горсть конфет (в карман с семечками затолкал) и вышел из магазина, ничего не заплатив.

Он прошел до площади (памятник погибшим воинам, банк, почта), свернул в боковую улицу, увидел парикмахерскую, зашел (и здесь при его появлении все смолкли, застыли, как в сказке об остановленном времени).

Ваня оглядел небольшой зал. Два кресла. В одном сидела тетка с мокрой головой, парикмахерша по имени Маргарита только начала ее стричь, во втором сидела парикмахерша по имени Валентина, смотрела журнал с картинками. Ваня заявил, что он хочет помыть голову и постричься. Валентина сползла с сиденья и сказала едва слышно:

— Идем.

Валентина вымыла ему голову душистым шампунем. Маргарита тем временем торопливо щелкала ножницами. Валентина вытерла мальчику голову полотенцем и усадила его в кресло перед зеркалом. Она выдвинула из комода ящик, достала ножницы, повернулась.

Ваня уснул в кресле. Валентина тихо, беззвучно положила ножницы на столешницу.

Маргарита достригла клиентку. Фен включить не решилась. Женщина и не просила, расплатилась торопливо и ушла. Всё молча. Она ушла, Маргарита собрала щеткой волосы с пола. Забралась в свое кресло. Валентина притулилась на диванчик для ожидающих очереди. Молчали.

Заглядывали время от времени люди, им указывали на спящего в кресле ребенка, и посетители тихо пятились к двери, пораженные страхом. Как будто бы там в кресле лежала мина и тикал в ней часовой механизм.

Его рассмотрели, пока он спал. Худое лицо, синие тени под глазами, потрескавшиеся губы. Растянутый ворот свитера. Обтрепанный край рукава. Неровно обкромсанные ногти. Замызганные кроссовки.

Четыре часа, до ранних сумерек, проспал. Парикмахерши стерегли его покой.

Ваня повернул голову, проснулся, приподнялся и увидел себя в зеркале. Он спросил чаю и выпил горячего из большой белой кружки. Затем Валентина попрыскала ему на волосы водой и постригла. Светлые пряди падали на синюю скользкую накидку, валились на пол.

— Че так тихо у вас?

Он спросил, и Маргарита выбралась из кресла, включила MTV. Так его и достригла Валя под музыку. Феном волосы обсушила, накидку сняла.

— Ну вот.

Он к зеркалу наклонился, взъерошил волосы.

— Ты знаешь? Про наш город, — решилась спросить Валентина.

— Чего? Знаю.

— Это правда все.

— Да пусть. У тебя можно переночевать?

— Конечно. Пожалуйста.

— Пожалуйста, — Ваня рассмеялся.

Валентина молчала. Он спросил:

— Далеко живешь?

— У завода. У стрелочного. Там у нас дом, огород. Кошечка.

— Отсюда далеко?

— Минут пятнадцать на автобусе.

— Нет, я в центре хочу.

Он посмотрел на вторую парикмахершу, по имени Маргарита.

— Я у станции живу. В пятиэтажке. Если направо идти от станции.

— Нет. Я здесь хочу. Чтобы чисто, тепло, горячая вода, полный холодильник. Я посижу, телек позырю, а вы поспрашивайте.

Валентина и Маргарита оставили его в парикмахерской. С улицы видели его в освещенном зале (сидел в кресле с ногами; близко подкатил кресло к экрану — отсветы на лице). Парикмахерши стояли на улице и растерянно озирались.

— Ничего вроде, — Маргарита указала на основательный кирпичный дом в четыре этажа пятидесятых годов постройки, дом был недавно оштукатурен. — Там потолки под три метра. У меня там знакомый жил раньше, уехал куда-то в заграницу, я ему адрес оставляла, ничего не написал.