Йозеф Кадлец - Повести

— Я? Почему ты так говоришь? — недоумевал я.

— Да так. Мы ведь слишком мало знаем друг друга.

— Зато у нас все впереди, — напомнил я ей ее слова.

— Возможно, — чуть погодя отозвалась она. — По крайней мере надо верить, что так и будет…

Когда мы вышли на опушку, впереди показалось темное здание стекольного завода.

— Обещай мне, — сказала она странно глухим, неуверенным голосом. — Обещай не забыть меня, если что случится.

Вместо ответа я обнял ее, и мы долго и страстно целовались. Потом она вырвалась и кинулась по песчаной лесной дороге к своему мрачному дому.

В небе над полем сверкали мириады звезд.

Теперь мое время принадлежало Виоле. Иногда мне приходилось так долго ждать ее, что, когда она появлялась на дороге, у меня начинало колотиться сердце. Иногда я часами бродил по опушке леса — и все понапрасну. Но и в те вечера, когда ей не удавалось уйти из дому, когда ей нужно было заменять сестру, я был вместе с ней. В то время я жил только ради нее, думал только о ней, не видел никого, кроме нее, и трепетал в ожидании новой встречи.

Я знал: ее сжигает тот же огонь, что и меня, знал, она готова на все, чтобы быть со мной.

Это были чудесные, счастливые вечера, яркие и прекрасные, в мрачные, страшные дни протектората, которые нам пришлось пережить.

Возможно, мы слишком отдались во власть своей неуемной любви, своих желаний и эгоистичных стремлений, но для нас тогда в целом мире ничего важнее не было.

Да и могло ли быть иначе, ведь молодость требует полноты любви и идет к своей цели невзирая ни на что, вопреки всему и всем.

— Знаешь, а я на год старше тебя, — как-то сказала Виола.

— Ну и что? Какая разница?

— Нет, это нехорошо.

— А мне все равно, хорошо это или плохо. Я знаю только одно: если бы не было тебя, мне бы не для чего было жить…

— А как же ты раньше жил?

— Раньше — жил, а теперь бы не мог. Теперь все изменилось. И сам я изменился. Благодаря тебе…

— Брось, — смеялась она. — Ты меня переоцениваешь. Я самая обыкновенная девушка…

— Ты — моя Виола.

— И зовут меня не Виола. Я всегда мечтала о красивом имени. Вот и выдумала, что меня зовут Виола, А мое настоящее имя — Вендулка.

— Для меня ты навсегда останешься Виолой. Я всю жизнь мечтал о такой девушке, как ты, и теперь моя мечта сбылась…

Иногда она была удивительно рассеянной. Тогда мне казалось, что я ей надоел и что моя преданность, моя пылкая влюбленность ей в тягость.

В такие минуты над верхней губой ее пролегала морщинка, отчего лицо становилось не таким приветливым, как всегда, и Виола уже не казалась мне такой красивой, мимолетная угрюмость заметно портила ее.

— Я такая же, как и все, — защищалась она, когда однажды я упрекнул ее за это. — Если на меня временами и находит, это не имеет никакого отношения к нашей любви…

— Я плохо разбираюсь в женских настроениях, — сказал я.

— Опыта тебе не хватает.

— Просто я боюсь за нашу любовь.

— Ты должен принимать меня такой, какая я есть на самом деле, а не феей из сказки.

— Я хочу, чтобы ты была лучше всех, — упорствовал я.

Но мне ничего другого не оставалось, как мириться с находившими на нее временами безразличием, замкнутостью и даже скрытностью, хотя мне это давалось трудно. Но это проходило, и Виола опять превращалась в нежную, веселую выдумщицу; порой же она казалась мне умудренной и опытной, словно знала о жизни намного больше, чем я.

Вот какой была моя Виола.

— Сколько людей любили друг друга так же, как мы, — говорила она.

— И сколько влюбленных будет после нас, — добавлял я.

Мы вместе бродили по лесу в поисках укромных местечек, сидели на берегу, обнимались и целовались, занятые лишь своей любовью.

Иногда, если на пруду никого не было, мы купались нагишом, шалили, как дети, плавали наперегонки на островок и обратно, поддразнивали друг друга и были счастливы тем, что мы вместе и что вечер принадлежит нам. А потом наставали безмерно счастливые минуты любви.

— Какой ты ненасытный, — упрекала она, для виду отталкивая меня.

Потом мы отдыхали в высокой траве, смотрели в темнеющее небо, пока высоко над нашими головами не зажигались первые звезды.

— А ведь если б не случайность, я мог бы и не познакомиться с тобой, — сказал я, и щемящая тоска сжала мне сердце.

— Ну и что? — беспечно ответила она. — Тогда я познакомилась бы с кем-нибудь другим и теперь ласкала бы его…

— Бесчувственная! — сердился я. — Разве ты не видишь, что я тебя обожаю.

— Ты мой единственный, — уверяла она, прижимаясь ко мне.

— Я б не удивился, узнав, что ты крутишь с кем-нибудь из тех, что ходят в ваш трактир, — вспылил я в приступе ревности.

Она засмеялась:

— Да отец за такое мигом бы выставил меня из дому!

Она не давала мне ни малейшего повода для ревности, но настроение у меня все же испортилось.

Однажды вечером мы снова увидели мотоцикл Хадимы, он проехал над нами по дамбе с выключенными фарами, хотя уже стемнело. На мотоцикле сидели двое: позади кто-то в светлой одежде, возможно женщина, но на расстоянии это было трудно определить.

— Наверное, Хадима поехал со своей подружкой в лес, — решила Златовласка. — Не думай, что только мы сюда ходим. Тут много мест, прямо-таки созданных для влюбленных…

В последнее время Хадима держался от меня на расстоянии, он явно избегал меня и почти не разговаривал, но вдруг во время перерыва сам подошел, присел на краешек моего стола, и откусывая от завернутого в бумагу ломтя хлеба, сказал:

— Как-то вечером я видел тебя в лесу… Ты был не один…

— Зато вас что-то совсем не видно, — с ходу срезал я его.

Мне было неприятно, что нашелся свидетель моих вечерних прогулок.

Хадима наклонился и зашептал мне на ухо так, чтобы никто не слышал.

— Мне сейчас приходится держать ухо востро, — доверительно сообщил он мне. — Седлачек снова начинает проявлять ко мне интерес. Наверное, следит за мной. Ты же знаешь Седлачека. От него хорошего не жди. К счастью, его сегодня здесь нет, вот я и решил заскочить к тебе. Мне бы не хотелось, чтобы он видел нас вместе…

Разумеется, мне было прекрасно известно, что представляет собой Седлачек, знал я и то, что у него с Хадимой какие-то счеты, хотя оба делали вид, что они в наилучших отношениях. Но порой между ними случались стычки, и они честили друг друга почем зря; отношения от этого лучше не становились, что замечали все, и я в том числе. Приблизительно с год назад Седлачек вдруг вспомнил, что у него предки из Судет, и, к всеобщему удивлению, стал подписываться на немецкий лад — Седлатшек. После чего несколько раз появлялся в коричневой рубашке.

— Если хочешь, — сказал на прощание Хадима, — я отвезу тебя сегодня домой.