Йозеф Кадлец - Повести

Хадима поджидал меня у главных ворот фабрики. Он стоял с мотоциклом у тротуара среди густого потока людей, уходящих после утренней смены, и махал мне рукой. Я сел сзади него, мы прокладывали себе дорогу в толпе, направляющейся к трамваю или к расположенной неподалеку железнодорожной станции.

Хадима умело управлял мотоциклом, подскакивающим на неровной дороге, ветер раздувал его редкие выгоревшие волосы, я крепко прижимался к его потертой кожаной куртке. С Хадимой я чувствовал себя в безопасности. Я твердо верил, что никогда не ошибусь в нем, что, окажись я в трудном положении, он всегда мне поможет.

Он подъехал к проселочной дороге, убегавшей к стеклозаводу, остановился, спустил ноги на землю и, не сходя с мотоцикла, приглушил мотор. Достал из нагрудного кармана кожаной куртки завернутый в газету рулон, протянул мне и попросил:

— Оставь это у себя… на случай, если со мной что-нибудь приключится. Не бойся… Тут выписки из книг, которые я делал лет эдак двадцать. Если захочешь, прочти как-нибудь, тебе будет интересно.

Я взял рулончик и в нерешительности сжал его.

— Хорошенько припрячь, — добавил Хадима.

Он нажал на газ, но на песчаной обочине дороги притормозил, обернулся ко мне и крикнул:

— Вендулка — прекрасная девушка! Не слушай никого. Цени то, что она тебя любит.

Мне, конечно же, не понравилось, что он знает о наших отношениях, но было приятно, что он так хорошо говорит о Виоле.

Ничего больше не сказав, он помчался по шоссе к городу — видно, решил посетить свою подругу, которая жила в домике, до крыши заросшем диким виноградом.

Труднее всего мне было переносить послеобеденные часы в воскресенье: Златовласке приходилось помогать на кухне или допоздна обслуживать гостей, пока из-за дощатых столиков под старой акацией не вставал последний посетитель.

Как-то после обеда у меня под окнами раздался свист Ярослава, и я с ребятами отправился бродить по улицам; как всегда, мы не знали, чем заняться, и дурачились как могли. Вечерами от скуки ребята били из рогаток уличные фонари или вывертывали лампочки стоп-сигнала у машин, а шоферам потом приходилось из-за этого платить штраф. Все это делалось не со зла, а от избытка энергии, которую некуда было деть.

Ребята и раньше не очень-то дружили со мной, один только Ярослав признавал своим, остальные же считали чужаком и не забывали время от времени мне об этом напоминать. А с тех пор, как парни увидели меня с Виолой, мне все чаще приходилось сносить их плоские и грубые издевки. Я презрительно отшучивался, спокойно отражал их грубые нападки, которые рождала зависть или безысходная скука.

Трактир «На уголке» закрыли, о трактирщике Пенкаве никто ничего не знал, пересказывали самые разные версии его ареста. Когда я проходил мимо старого трактира, сердце мое сжималось от предчувствия, что Пенкава уже никогда не вернется.

Наши по-прежнему обегали «Трактир у стеклодувки», по вечерам они, как правило, сидели дома, а в хорошую погоду шли в привокзальный буфет, где и выпивали свою норму пива.

Но вот по предместью разнесся слух, что в бывшем складском помещении при стеклозаводе оборудовали вполне приличный кегельбан. Землю утрамбовали и залили цементом, и получилась гладкая, как наковальня, площадка; огородили место для игры и рядом с дорожкой сделали наклонный деревянный желоб, чтобы шары скатывались назад. Известие это заинтересовало и старых, и молодых; молодым особенно не терпелось сыграть в кегли, в результате все, не устояв перед соблазном, ринулись в «Трактир у стеклодувки».

В воскресенье после обеда отправилась туда и наша компания. В этот раз я охотно к ним присоединился. Я надеялся увидеть Виолу, а если даже не увидеть, то хотя бы побыть где-то неподалеку от нее.

Кегельбан помещался за основным зданием, в бывшем складе, полуразвалившемся помещении без окон, одну из стен которого наполовину снесли, чтобы можно было следить за игрой. Хотя ярко светило солнце, там стоял сумрак, а от пола тянуло сыростью и плесенью.

Под высокими соснами стояли деревянные скамейки, на них сидели те, кто наблюдал за игрой. В ногах у них на сыпучем белом песке, усеянном сосновыми иголками, цветными бусинками и пуговками — остатками продукции бывшего стеклозавода, стояли кружки с пивом.

Кегельбан обслуживал мальчик лет десяти, грязный и заросший; он стоял в конце деревянной дорожки, подхватывал шары и возвращал их по желобу нетерпеливым игрокам. Он получал за каждую игру и вдобавок еще чаевые за то, что ставил кегли.

Временами появлялась Эмча, усталая и озабоченная. Она бодрилась, приветливо улыбалась гостям, приносила им кружки с пенистым пивом и уносила пустые. Иногда она на минуту задерживалась около мальчика и нежно гладила его по волосам.

Вначале она не обратила на меня внимания, очевидно просто не заметила, но, когда одним ударом я сбил девять кеглей и все кинулись меня поздравлять, она остановила на мне взгляд своих ярко-голубых глаз и быстро проговорила:

— Это вы? Давненько вас не было видно. Передать что-нибудь сестре?

— Нет, спасибо, — отказался я. — А впрочем, скажите, что я передаю ей привет…

Ничего лучшего я не придумал.

— Обязательно передам, — ответила она и добавила: — Сегодня мы крутимся как белки в колесе… Такого нашествия у нас никогда еще не было.

Мы закончили игру и остались смотреть, как играют другие, более степенные и выдержанные игроки. Играли они хорошо, пожалуй даже лучше, чем мы, и кто-то из нашей группы предложил устроить состязание — старики против молодых.

Перед трактиром, как обычно, играла гармоника, пели песни, было полным-полно народу; люди сидели на земле, располагались под деревьями поблизости от кегельбана и сами ходили за пивом в распивочную, потому что Эмча при всем желании повсюду не поспевала.

Гостей перед трактиром обслуживал сам Зубодер, он разносил пиво и еду и сразу же получал деньги, чтобы гости не ушли, не расплатившись.

Дядя Карел вынес на крыльцо табурет, гармоника в его руках играла не переставая. Одна песня следовала за другой, попурри прерывали восторженные возгласы слушателей. Стоило Карелу начать новую песню, как к нему несмело присоединялись те, кто сидел поближе, потом песню подхватывали другие, и так она неслась от стола к столу, набирая силу, а там к поющим присоединялись и гости, сидящие за домом, и даже игроки машинально подпевали:

Наконец запела и наша компания, никто не остался безучастным — пение захватило всех. Казалось, хоровое пение помогает нам понять, что все мы друг с другом связаны, что все мы — одна большая семья. И родина у нас одна.

— Почему ты с нами не поешь? — набросились на меня.