Йозеф Кадлец - Повести

— Тебе опасно сюда приходить, — с упреком сказал он Эде, когда барменша отошла. — Напрасно рискуешь.

— А если мне некуда больше податься, — ответил Эда с грустью. — Клара — мое единственное спасение…

Людвик увидел теперь, что Эда небритый, опустившийся, черная щетина на щеках сделала его старше, казалось, он похудел.

— Барышня Коцианова просила передать, что тебе нечего бояться. Она уверяла, что не выдаст тебя. Так что ты можешь вернуться домой…

— Ни одному слову этой девицы я не верю, — выпалил Эда. — Все ночи напролет она путается с немецким офицерьем и, разумеется, выбирает кого позначительней…

— Она рассказала мне, как ты врезал им по морде…

Эда ухмыльнулся. И хотя он казался спокойным, тем не менее было видно, что им овладевало беспокойство.

— Все это заговор, заговор против людей, — бормотал он невразумительно. Он снова впадал в какое-то неистовство. — Все сговорились против меня, потому что этот мир — не мой мир…

Его прервала барменша, она наклонилась к его уху и доверительно шепнула:

— Эда, тебе пора уходить.

— Сейчас, — согласился он. — Только договорюсь с Людвиком.

В углу, рядом с ними, заиграл пианист; его седовласая голова то и дело высовывалась над черным роялем, и веселые звуки музыки смешивались с гулом переполненного зала.

— Принеси мои вещи: бритву, пижаму, пару рубашек, все это мне необходимо. Сейчас я живу у одного артиста, отличный мужик, коммунист… Он тоже ждет, что вот-вот за ним придут. Мне бы не хотелось завалить его…

— Если подождешь, я сейчас же принесу твои вещи, — предложил Людвик.

— Нет, не сейчас. Ты пришел поздно, а мне пора уходить… Будет лучше, если ты завтра вечером оставишь сумку у Клары. Она все сделает, позаботится как надо…

Вдруг музыка резко прервалась, хотя последний аккорд еще звучал в притихшем зале.

В дверях появился военный патруль — их было трое. Они словно выросли на черном фоне ночи и на мгновение задержались в дверях. Три потусторонние серые тени двигались в красноватом освещении зала.

Барменша Клара испуганно вскрикнула.

Офицер с вооруженным солдатом прошли на середину зала, еще один солдат стал у двери, чтобы никто не вышел из помещения.

— Господа, прошу оставаться на своих местах, — приказал офицер на ломаном чешском языке отвратительно резким голосом.

Несомненно, они искали кого-то, и вот эта тройка проверяла ночные заведения.

— Отойди, они ищут меня! — прошипел Эда, но отойти было уже нельзя.

Сам Эда продолжал неподвижно сидеть на своем табурете, настороженно выжидая, что будет дальше.

Офицер переходил от столика к столику, требуя документы; он брезгливо брал их руками в кожаных перчатках и изучающим взглядом определял, соответствует ли это лицо фотографии на документе. К женщинам он не проявлял ни малейшего интереса. Обойдя все столики, офицер обратил свой настороженный взгляд на гостей за стойкой бара.

Посетители замерли в страшном напряжении. Тишина стояла такая, что слышно было, как поскрипывают до блеска начищенные офицерские сапоги.

Эда держался непринужденно: он сидел, облокотившись на стойку, охватив голову ладонями, и потихоньку что-то бормотал, возможно убеждал себя не поддаваться панике. Собственно, чего ему волноваться, если он не знает, кого они ищут и зачем нагрянули сюда. Да и Людвик считал, что данная ситуация не обязательно должна быть опасной. Ведь Коцианова ясно сказала, что об Эде никто ничего не знает, а она сама его не выдаст.

Между тем офицер приблизился к Эде, а тот словно не замечал его. Тогда разъяренный офицер хлопнул его по плечу и злобно гаркнул:

— Ваши документы!

Эда медленно, будто неохотно повернулся и вместо того, чтобы протянуть документы, изо всех сил ударил офицера промеж глаз. Все присутствующие оцепенели. Офицер закачался и тотчас же упал бы, если бы его не подхватил солдат. Но Эда был уже на ногах; яростно колотил он и офицера и солдата, которые скорчились от боли. Третий, что стоял в дверях с автоматом на боевом взводе, стрелять не решался: боялся попасть в своих, он только дико орал.

Вдруг в зале погас свет. От неожиданности солдат у двери нажал на курок, и раздались выстрелы, гулко разнесшиеся по залу, на полке за стойкой посыпалось битое стекло.

Кто-то схватил Людвика за рукав и потянул в темноту. Это Эда тащил его к двери бара, выходящей во двор. Солдат зажег карманный фонарик, и конусовидный луч его освещал одно испуганное лицо за другим, пока не замер на двух лежащих на полу фигурах.

Тем временем Эда и Людвик пробежали двором к воротам, но они оказались запертыми. И тут, на свое счастье, они услышали, что с улицы отпирают замок, видно, какой-то жилец возвращался домой. Они чуть не сбили его с ног, когда открылась калитка. Людвик в спешке пробормотал «Простите!», и оба пустились наутек но пустому переулку. Вслед им посыпались проклятия возмущенного человека, которого они так напугали.

Они бежали что было сил. Миновали темные, безлюдные улочки, изредка встречались одинокие прохожие, которые ничего особенного не находили в том, что кто-то в полночь бежит по улице — если на то есть свои причины.

Остановились они лишь на набережной. Весь город спал, нигде ни души, и темные воды Влтавы словно застыли в своем непрерывном движении. И все вокруг казалось застывшим, неподвижным, окаменевшим.

Только они двое, загнанные, изможденные беглецы, стояли на мосту, опершись на парапет, и с трудом переводили дух. Людвик чувствовал, как сильно бьется сердце, будто стремясь вырваться из груди. А Эда вдруг громко, от души рассмеялся, словно никакой опасности не было, и смех его нарушил тишину полночного города.

Людвик весь дрожал как в лихорадке, сердце бешено колотилось, все смешалось в голове — и страх, и радость, и опасения за будущее. А Эда неудержимо смеялся, будто это вовсе и не они убегали от неотвратимой беды.

— Ты чего, спятил? — бросил раздраженно Людвик.

— Ну и ловко же мы улизнули! — гоготал Эда. — Прямо у них из-под носа…

От Национального театра к ним приближалась слабо освещенная машина. Из осторожности они спустились по ступенькам к реке и стояли там у самой воды. И вблизи казалось, что темное зеркало речной воды застыло в неподвижности.

— Пора расходиться, — сказал Эда уже серьезно. — В разные стороны.

— Пошли домой, на нашу квартиру, — уговаривал его Людвик. — Никто о тебе ничего не знает. Даже имени твоего не знают. Ты для них неизвестный преступник…

— Все равно они меня поймают, — прервал его Эда. — Рано или поздно прихлопнут. Пойдут по моему следу…

— Тогда уезжай из Праги, — посоветовал Людвик.

— Наверное, так и сделаю, — грустно согласился Эда. — Еще несколько дней пробуду здесь и… Не забудь передать Кларочке мои вещи. А если хочешь что-нибудь сделать для меня, то подыщи мне временное пристанище хотя бы на ночь. Но чтобы об этом никто не знал. Мне бы не хотелось подводить артиста, у которого я сейчас живу. Он сам, бедняга, считает дни и часы…