Йозеф Кадлец - Повести

Индра явилась на свидание с небольшим опозданием, на сей раз без шляпки, хотя дул пронизывающий ветер и все предвещало дождь. Она сказала, что с трудом вырвалась, что шеф все время подбрасывал новую работу. Она невольно хмурилась, и на лбу у нее появилась морщинка, портившая ее красивое лицо.

Бродить по улицам в такую погоду было не очень-то приятно, и они решили пойти в кино — куда же еще, как не в кино! Они шли к кинотеатру, взявшись за руки, получилось это совершенно естественно, словно они не расставались с самого воскресенья.

И в кинотеатре они держались за руки, а когда погас свет, Индра прижалась к нему и поцеловала в щеку. Зрителей было мало, и они не столько смотрели фильм, сколько беззастенчиво целовались. Индра была удивительно ласковой, изобретательной, неутомимой; она жадно принимала и возвращала каждое, даже самое незначительное проявление нежности. Итак, фильм они почти не видели, разве что отдельные эпизоды. Зато как важна была для них возможность предаться друг другу, проявить свою любовь и внимание.

Фильм закончился, и вспыхнувший яркий свет вернул их к действительности, они на минуту протрезвели, пришли в себя и, опечаленные, вышли из уютного помещения на холодную улицу.

— Давай купим билеты на следующий сеанс? — предложил Людвик.

Она с улыбкой отвергла его взбалмошное предложение, и он невольно согласился с ней, когда увидел длиннющую очередь у кассы и понял, что в переполненном людьми зале у них не будет желаемой свободы.

Взявшись под руку, они медленно шагали по улице, но далеко не ушли — бросили якорь в ближайшем кафе. Однако найти место им удалось не сразу, все столики были заняты, а им хотелось побыть в уединении. Наконец они отыскали столик, за которым сидела пожилая женщина. Она безучастно зевала, но между тем следила за ними настороженным взглядом.

Индра не обращала на нее ни малейшего внимания. Поскольку диванчик был маленький, она села, прижавшись к Людвику, и положила голову ему на плечо. Так они и сидели обнявшись, как до этого в кино. Порой обменивались короткими поцелуями, вызывая недовольство некоторых посетителей.

К кофе, что принес официант, они даже не притронулись; сидели занятые собою, даже говорить им не хотелось, потому что та баба-яга, что сидела напротив, услышала бы каждое слово. Да им не нужно было слов, они свободно обходились и без них.

— Такой счастливой я давно не была, — не утерпела и призналась Индра.

— И я тоже, — заверил ее Людвик. — Я никогда не был таким счастливым.

Так они сидели долго, не замечая ни времени, ни людей; не заметили даже, что пожилая женщина давно ушла. Теперь у них оказалось все, чего они желали: кофе, столик на двоих, полупустое кафе и полная народу улица за окном. Холодный, равнодушный, красивый город стал домом для их неожиданно вспыхнувшей любви.

Если бы Людвик случайно не поглядел на настенные часы, то они продолжали бы так сидеть и дальше.

— Мне надо идти! — неожиданно испуганно проговорил Людвик.

— Почему? Куда? Ты все время куда-то торопишься! Разве ты не рад, что мы вместе? Почему не расскажешь мне, что у тебя?

— Ничего особенного, — ответил он непринужденно. — Просто мне нужно кое-куда зайти…

— Если ничего особенного, то там подождут. — вполне резонно ответила она. — Или пойдем вместе…

— Нет, нет… — испугался он. — Все равно нам надо уходить. Не можем же мы тут оставаться, если кафе скоро закрывается.

— Почему не можем? — не понимала она.

Наконец он убедил Индру. Они расплатились и вышли из кафе. На улице Индру охватила дрожь — то ли от холода, то ли от молчаливого несогласия.

Людвик крепко обнял ее за плечи, чтобы согреть, а она покорно прижалась к нему; то и дело они останавливались и страстно целовались. И именно Индра, его Индра, снова и снова искушала и соблазняла его, она настойчиво требовала любви; ее не отпугивала сдержанность и выжидательное благоразумие Людвика. Он и сам испытал непознанное ранее чувство, когда оно — главное и все зависит только от него, а все остальное — несущественно, второстепенно, ничтожно, все другое может подождать.

— Здесь, в этом доме, я живу, — сказал он, когда они подошли к старому дому в лесах на Водичковой улице.

— Зайдем к тебе хотя бы на минутку? — настойчиво просила она. — Немного согреемся и уйдем…

— К сожалению, нельзя, — грустно ответил Людвик. — Я живу в проходной комнате.

— Ты не представляешь, как я хочу быть сегодня с тобой, — искренне призналась она.

— Я тоже, — ответил он как-то рассеянно.

Он уговорил ее сесть в трамвай, на улице, мол, холодно, и она, чего доброго, простудится. В трамвае она опять прижималась к нему и смотрела на него преданным взглядом светлых искрящихся глаз.

Часы у Национального театра показывали половину одиннадцатого.

Он проводил ее до дома, и здесь опять все повторилось — страстные поцелуи, жаркие объятия. И снова Людвика охватило чувство, что все остальное маловажно, ничтожно, незначительно, ничто не может превзойти по своему значению эти жадные, голодные поцелуи, ничто другое не имеет цены, только ради них и может жить человек…

— А к тебе нельзя пойти? — спросил он.

Все отступило в сторону, он мечтал только о том, чтобы провести эту ночь со своей Индрой, со своей любимой Индрой.

— Нет, нельзя, — ответила она с грустью в голосе. — Я живу не одна.

Часы на соборе святого Вацлава, находящемся поблизости, размеренными ударами отбивали одиннадцать.

Как Людвик ни торопился, ему понадобилось по крайней мере полчаса, чтоб добраться до бара «Денница».

Хотя день был обычный, гости заполнили зал до отказа. Было шумно, накурено, в красноватом освещении бар напоминал таинственное логово, где собрались темные элементы большого города.

Людвик сразу же заметил Эду. Тот сидел с краю стойки, на сей раз повернувшись ко входу, чтобы видеть каждого, кто спускался в бар. Он казался необыкновенно спокойным и уверенным.

— Прости, что опоздал, — извинился Людвик. — Так получилось, раньше не смог.

Эда промолчал, только пристально посмотрел на него недоверчивым взглядом, словно проверяя правдивость его слов.

— Садись, — предложил он наконец.

Но садиться было некуда, все табуреты были заняты.

Людвику пришлось стоять около Эды на свободном углу стойки.

Эда жестом подозвал барменшу, бледную худенькую девушку с темными кругами под глазами, и в восторженных словах представил ее Людвику:

— Это Кларочка, моя большая любовь. Если бы не она, мне незачем было бы жить…

Девушка слабо улыбнулась и спросила Людвика, что он будет пить. Коньяк, потому что ничего другого не пришло ему в голову: он рассматривал полудетское лицо девушки, во взглядах которой пряталась преждевременная зрелость и усталость.