Александр Пелевин - Калинова яма

Дин-дон, дин-дон.

Черт, нет. Все это не так.

Он же в старом доме возле парка Фридрихсхайн, это маленькая комнатка, в которой некогда ютилась прислуга, и в соседней комнате спят его родители, а здесь нет никакой мебели, кроме грубо сколоченного деревянного стола, стула и огромной кровати, на которой спит он, двадцатилетний Гельмут, и ему, кажется, не очень хорошо, потому что тело его дрожит, зубы стучат, а пальцы судорожно вцепились в простыню.

Дин-дон, дин-дон.

Это чердак Клары Финке. Родителей почему-то нет. Здесь темно и тесно. У изголовья дивана стоит огромный деревянный сундук с пожитками. На столе — хлеб и молоко. На матрасе спит совсем юный Гельмут. Боже, что с ним? Он бледен, его колотит, будто у него температура. Кажется, он болеет. Его глаза закатились, страшная судорога сводит лицо, и все тело его дрожит.

Дин-дон, дин-дон.

Еще темнее и еще теснее, и это комната в Петрограде, и за окном стреляют. Ему двенадцать лет. Ему страшно. Где родители? Почему их нет? Господи, почему их нет, думает Гельмут, ведь на улице стреляют, ведь что-то страшное, непонятное происходит, что это, почему стреляют, — может быть, именно поэтому он дрожит, стуча зубами, может быть, поэтому так трясется кровать, на которой он уснул?

Дин-дон, дин-дон, и просторная детская комната в Оренбурге: желтые обои, большая хрустальная люстра, плюшевый мишка на подоконнике, и в кроватке спит ребенок, и это он, и скоро придет мама, а за окном уже начинает светать, и птицы поют, но что-то непонятное и страшное вдруг надвигается, и у ребенка дрожат и синеют губы, и он начинает задыхаться во сне.

И в дверь стучат.

Часы перестали бить.

Гельмут лежал на своей кровати в московской квартире. Ветер из форточки развевал занавески.

Подушка была мокрой от пота. Пальцы крепко вцепились в рукоять револьвера. Он открыл глаза — а закрывал ли он их? — и сел на край кровати.

Что происходит опять, черт возьми.

В дверь комнаты снова постучали.

Голосов за окном не было слышно.

Гельмут встал и пошел к двери.

ВЫПИСКА

из протокола допроса подозреваемого в шпионаже Гельмута Лаубе

от 13 августа 1941 года

ВОПРОС. Еще такой вопрос. Когда вы делали это… На станции Калинова Яма. То есть, когда вы совершили это. Вы что-нибудь чувствовали? Это не совсем по делу, просто мне интересно.

ОТВЕТ. Я не могу понять, что чувствовал. Не знаю.

ВОПРОС. Вы даже не пытались замести следы. Просто ушли. Вы же прекрасно понимали, что вас заметит первый же постовой.

ОТВЕТ. Да. Если честно, я не очень понимал, что делаю.

ВОПРОС. И чемодан с шифром и передатчиком оставили в номере. О чем вы думали? Я впервые встречаю разведчика, который так безалаберно относится, кхм… Ко всему. У вас были какие-либо намерения или планы относительно того, что дальше? Куда вы собирались идти?

ОТВЕТ. Я не знаю. Я просто ушел из номера. Я шел куда-то вперед, не особенно различая дороги.

ВОПРОС. Старушку на переходе напугали до полусмерти. Ну как так можно?

ОТВЕТ. Извините.

ВОПРОС. Может быть, вы думали, что это сон?

ОТВЕТ. Я не знаю.

ВОПРОС. Вы не знаете, что думали в тот момент?

ОТВЕТ. Да.

ВОПРОС. Чего вы хотите сейчас?

ОТВЕТ. Поскорее забыть все это.

ВОПРОС. Что именно? То, что вы сделали на станции Калинова Яма, или ваши сны?

ОТВЕТ. Все.

ВОПРОС. Вы ответили с такой решительностью, будто не боитесь смерти. Вы что, не боитесь смерти? Вы не боитесь, что вас, как вы сами сказали, шлепнут завтра-послезавтра?

ОТВЕТ. Мне странно говорить это, но не боюсь.

ВОПРОС. Эх, Гельмут, знали бы вы, как устал я тут с вами разговаривать. Ночь уже вовсю. Мне бы к жене, к детишкам, в уютную кроватку, знаете. Хотя откуда знаете, у вас нет жены и детишек, вам не полагается, наверное. А вот сижу — и мне интересно с вами говорить. Вы странный. И этим интересны.

ОТВЕТ. Я тоже устал. Я спать хочу.

ВОПРОС. Снов не боитесь?

ОТВЕТ. Боюсь.

ВОПРОС. Дадим вам хорошего снотворного. Будете спать как убитый. Ха-ха. Извините, глупая шутка. Даже снов не увидите, обещаю. У нас в НКВД держат обещания. Не бойтесь, не яд.

ОТВЕТ. Да хоть бы и яд.

ВОПРОС. Ну, бросьте эти штуки. Еще немного — и отправим вас спать. Ох и работы вы подкинули нам, гражданин шпион.

Время и место неизвестны

— Здравствуй.

За дверью стояла высокая и худая женщина в длинном черном платье, со смолистыми волосами, и у нее не было лица: вместо него расплывалось абсолютно черное пятно, поблескивающее в свете уличных фонарей из окна.

Гельмут сделал шаг назад и дрожащей рукой прицелился в то, что должно было быть лицом.

— Выстрелишь — разбудишь всех, — сказала женщина глухим и безразличным голосом.

Когда она говорила, черное пятно вместо лица слегка вздрагивало в легкой туманной дымке.

— Кого разбужу? — спросил Гельмут.

— Всех. Сам пожалеешь.

Гельмут не стал убирать револьвер и снова сделал шаг назад.

— Это Спящий дом, — продолжила женщина, перешагнув через порог комнаты. — Здесь очень много спящих. Здесь живешь не только ты.

— Я здесь не живу, — сказал Гельмут, облизнув пересохшие губы. — Я здесь сплю.

— Живешь, дорогой. Именно живешь.

Ему почему-то показалось, что она улыбнулась, хоть у нее и не было лица.

— Кто ты? — спросил Гельмут.

— Я твоя чернота.

Гельмут почувствовал, что ему стало труднее дышать. Он снова шагнул назад, не опуская револьвер.

— Зачем ты здесь? — спросил он, пытаясь сохранять спокойствие.

— Чтобы ты увидел меня.

— Зачем мне видеть тебя?

— Столько лет бок о бок, а ты не видел. Разве не интересно?

Гельмут промолчал.

— Смотри, какая я, — сказала Чернота, подняв руку, и с ее пальцев на пол закапала черная жидкость.

— Черная, — сказал Гельмут.

Чернота улыбнулась и сделала еще один шаг вперед.

— Видишь мое лицо?

— Не вижу.

— Видишь. Это мое лицо. Лицо твоей черноты. Если как следует посмотришь в него, увидишь отражение своих глаз.

Гельмут зачем-то отвел взгляд. Его рука, державшая револьвер, задрожала.

— Значит, уже увидел, — сказала Чернота. — Это хорошо.

Она подошла к нему вплотную и медленно потянулась к его руке с револьвером. Гельмут старался не смотреть на ее лицо. Пальцы дрожали, рукоять снова стала мокрой от пота.

— Ты же не выстрелишь? — спросила она.

Гельмут молчал.

— Не выстрелишь, — с этими словами она провела пальцами по его запястью, и его обожгло, будто крапивой, и на коже расплылась блестящая черная клякса.

Гельмут резко отдернул руку и снова шагнул назад.

Пятно уменьшилось в размерах и исчезло без следа.

— Что ты сделала? — спросил он, глядя поверх ее лица и пытаясь прицелиться.

— Ничего. Все, что я хотела с тобой сделать, я сделала уже очень давно.