Александр Пелевин - Калинова яма

С удивлением я увидел, что уже не лежу на нарах, а сижу на полу, прислонившись спиной к бревенчатой стене. Видимо, меня зачем-то перетащили.

— Тихо! Глаза открыл! — услышал я чей-то шепот.

Я попытался разлепить губы. Стало больно. Так и не смог ничего сказать.

Авдеев наклонился ко мне и продолжил тормошить меня. Сквозь туман в голове я понял: он зачем-то пытается расстегнуть мне ворот. Я поднял руку, пытаясь отодвинуть его, но он грубо одернул меня.

— Тебе уже ни к чему, а мне пригодится, — говорил он. — У меня совсем дырявый, рукав вот-вот отвалится. А ты свой бережешь, штопаешь, вон какой целенький. От этих жмотов поди дождись обновки, обещали в этом месяце, да хрен с маслом… А мне в тряпье этом ходить, мерзнуть…

Он расстегнул мне последнюю пуговицу и сунул руку под плечо, чтобы сдернуть рукав.

Я понял, что он хочет отобрать мою телогрейку.

Я повел плечом, сопротивляясь. Тогда он схватил меня за руку и навалился коленом на мой живот.

— Ишь какой, — бормотал он. — Не нужен он тебе, говорю. Подохнешь сегодня-завтра.

— Нужен, — прошептал я, наконец разлепив губы.

— Авдеев, ну чего ты, в самом деле, — сказал кто-то со стороны. — Оставь немца, ну помрет, тогда и заберешь.

Авдеев молчал и продолжил попытки снять с меня ватник.

Неожиданно для себя я резко выбросил руку вперед и изо всех сил вцепился ему в горло.

Глаза Авдеева округлились, он схватил мое запястье, но я еще сильнее сжал пальцы, чувствуя, что будто бы продавливаю его шею насквозь.

— Эй, эй, что творите! — раздались вокруг голоса, но никто не вмешивался.

Авдеев зачем-то схватил меня за волосы и ударил затылком в стену, но я не почувствовал боли — только потемнело в глазах. Я не отпускал его шею. Схватил его за плечо, привстал на одно колено — и оказалось, что я выше его. Авдеев судорожно пытался нащупать мою шею, чтобы тоже схватить ее, но его пальцы беспомощно сжимались в воздухе.

Невероятная ярость захлестнула меня с головой.

Лицо Авдеева покраснело.

— Да стойте уже, стойте!

Нас растащили. Я увидел того, кто держал меня: это был Писаренко, лицо его было взволнованным.

Авдеев сидел на полу с багровым лицом и кашлял. Совсем как я поутру.

Я встал на ноги сам, чуть пошатнулся, оперся на плечо Писаренко.

— Ну даешь, немец, — сказал он.

Я промолчал. Во рту все еще чувствовалась кровь: но уже не из легких, а из десен. Я сильно сжимал зубы, пока душил Авдеева.

На шум прибежал дневальный, грязно выругался, но разбираться в происходящем не стал. На утреннюю перекличку я не пришел — меня отправили к лагерному врачу, который, осмотрев, буркнул про туберкулез. И тогда я получил счастливый билет для каждого заключенного — направление в лагерную больницу. Мне повезло. Очень повезло. Я благодарил судьбу за этот кровавый кашель, и мне было плевать, что я, скорее всего, умру.

Но я не умер. Очевидно, что я не умер, ведь я пишу эти мемуары.

И больше никто никогда не пытался отобрать у меня одежду.

Время и место неизвестны

Гельмут проснулся от того, что у него затекла рука под головой. Разлепил глаза, облизал пересохшие губы, приподнялся на локте.

Он лежал на диване в своем купе, но что-то здесь было не так.

Поезд стоял на месте, занавески на окне были задернуты, сквозь них пробивался яркий солнечный свет. Купе выглядело другим: темно-бурые пятна на стенах, засохшая клякса разлитого чая на столе, грязный потолок, разбитая лампочка. Пахло пылью.

Он сел на диван и заметил, что на нем порвана кожаная обивка — из-под нее вылезали пружины и куски грязно-желтой ваты.

Гудела рука, в голове было пусто и туманно. Гельмут отдернул грязные, засаленные занавески и увидел, что поезд стоит посреди озера, в сотне метрах от берега, где высились огромные сосны.

Он встал, открыл дверь, прошел в коридор — стены оказались грязными и обшарпанными, пыльный ковер проеден молью.

Дверь в тамбуре поддавалась с трудом. Он налег на нее плечом, и она открылась с громким скрипучим лязгом.

Солнечный свет больно ударил в глаза. Гельмут вытащил из брюк портсигар с папиросами и спички, переложил в нагрудный карман рубашки.

Судя по тому, что вода доходила почти до ступенек, здесь было неглубоко. Гельмут закатал штанины, осторожно спустился — было почти не холодно. Дно, которое он нащупал ботинком, оказалось тягучим и илистым, но ходить было можно.

Он аккуратно спустился. Брюки можно было не закатывать — все равно вода доходила до пояса.

Вагон оказался один, он выглядел старым и проржавевшим, надпись «спальный вагон прямого сообщения» еле читалась, в других купе были выбиты стекла.

Гельмут оглянулся. Сильно жарило солнце, в чистом небе не проплывало ни единого облака, озеро было со всех сторон окружено сосновым лесом.

Он сделал несколько шагов в воде и заметил на берегу человеческую фигуру. Прищурившись, он разглядел белобрысого подростка в коротких брюках и в белой майке — он сидел на камне с удочкой и ловил рыбу.

Хоть кто-то живой, подумал он и пошел к берегу.

Идти было трудно. Иногда озеро становилось глубже, и Гельмут проваливался по грудь, но затем воды было все меньше — и когда ее стало по колено, идти было уже намного проще.

— Всю рыбу распугал, — хмуро заметил юноша, когда Гельмут почти вышел к берегу.

На вид ему было лет двенадцать, взъерошенные светло-русые волосы, острые плечи.

— Извини. Надо было как-то выйти на берег, — виновато улыбнулся Гельмут.

— Да и хрен с ней. Уже достаточно наловил, — мальчик показал кивком на эмалированное ведро, в котором уже плескались несколько карасей.

Гельмут забрался на берег, вытащил из нагрудного кармана портсигар, достал мокрыми пальцами папиросу, закурил.

— Курить вредно, — сказал мальчик, не отрывая взгляда от поплавка.

— Тебе и не предлагаю, — ответил Гельмут.

Они молчали. Гельмут курил, мальчик сосредоточенно глядел на поплавок.

— Тебя как зовут? — спросил подросток.

— Олег.

— А меня Захар.

— Рад знакомству.

Они снова замолчали. Докурив, Гельмут бросил окурок под ноги, затоптал и решил снова нарушить тишину.

— Тебе не интересно, как я сюда попал?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — хмыкнул Захар. — Из вагона, откуда еще.

— А как сюда попал этот вагон?

— Бес его знает. Всегда тут стоял.

— А как я попал в вагон?

— Очевидно, залез в него, — Захар был невозмутим.

— Много рыбы наловил?

— Сам видишь. Трех карасей. Мишка поест.

— Мишка?

— Не медведь, не бойся, — Захар рассмеялся. — Кота так зовут. Ладно, домой пора. Ты-то сам где живешь?

Гельмут пожал плечами.

— В Москве, наверное.

— Наверное? — Захар встал и начал сматывать удочку. — Чудной ты дядька. А родился где?