Александр Пелевин - Калинова яма

— В Оренбурге.

Гельмут вдруг почувствовал себя странно от того, что сказал правду.

— Не знаю такого города, — сказал Захар.

— Это на Урале.

— Не знаю, где Урал. Не хочешь вместе со мной до деревни дойти? У меня там бабка с дедом и кот. Чаю попьешь, портки высушишь — вон, по озеру этому походил, заболеешь еще.

— Да, хорошая идея. Долго идти?

— Да по тропинке, потом на дорогу, и там полчаса еще.

— А родители твои где?

— В городе.

— Пошли.

Захар смотал удочку, закинул ее на плечо, подхватил ведро и показал кивком на тропинку. Они пошли от берега в сторону леса.

Даже в тени деревьев было жарко. Гельмут почему-то почувствовал удивительное спокойствие. Они шли по тропинке среди высоких сосен, огромных муравейников, зарослей папоротника, перешагивали через узкие ручейки и долго молчали.

— Скажи, — заговорил вдруг Захар. — Мне вот бабка постоянно говорит, что скоро война будет. С немцами. А ты сам что думаешь?

Гельмут задумался и чуть не споткнулся о торчащий из земли корень дерева.

— Не знаю, — сказал он. — Вряд ли будет.

— Почему вряд ли? Тут граница рядом. Если вдруг что, мы первые попадем. В деревне только и говорят, что о войне.

— Ерунду говорят. Не будет никакой войны.

Захар вдруг остановился и посмотрел Гельмуту в глаза.

— Обещаешь?

Гельмут отвел взгляд, поджал губы, затем снова посмотрел на Захара и выдавил из себя:

— Обещаю.

— Тогда хорошо.

Они продолжили идти и вскоре свернули с тропинки на широкую песчаную дорогу, за которой уже чернели поля, а на горизонте появились маленькие деревянные домики.

— Скоро дойдем, — сказал Захар. — Бабка уже самовар поставила, наверное. Слушай, скучно идти. Расскажи какую-нибудь историю.

— Историю?

— Ну да. Ты, вон, большой дядька, у тебя наверняка историй много.

— Может, ты расскажешь?

— А что рассказывать? Живу тут сейчас в этой деревне и живу. Разве что… Прошлым летом приходил к нам постоянно юродивый, Егоркой звали. Его все называли Егорка-дурачок. Немытый, волосатый, бородища спутанная. Сядет иногда на пенек, начнет на гармошке про русское поле петь, про то, как по лесу бродит, и так каждый вечер. А потом пропал куда-то. Но это все скучно. Расскажи лучше ты. Ты воевал?

— Воевал немного. Но рассказывать об этом не буду. Лучше что-нибудь мирное расскажу.

— Да что угодно. Скучно.

Гельмут задумался. Он не знал, что можно рассказать этому странному подростку, чтобы развлечь его в дороге. Он не знал даже, придумать ли ему что-то или рассказать правдивую историю. Что-то всплывало отрывками в его памяти, но все это было не то. Наконец, с трудом подбирая слова, он заговорил.

— Когда мне было девять лет, мне понравилась одна девочка. Это тоже было в деревне, это было лето, и мы всей компанией каждый день ходили купаться к озеру. Озеро было почти такое же, как здесь. Только без вагона, конечно. А мне очень нравилась эта девочка, и я не знал, как сделать так, чтобы она меня заметила. А потом придумал. И столкнул ее с моста в воду. Она заметила меня, да, — Гельмут рассмеялся. — И потом, через пару дней, подкралась ко мне сзади и сунула за шиворот живого карася. Мы потом долго дружили. Ну, именно дружили. Любить тогда не умели.

Эта история была правдой. Гельмут вспомнил ее во всех красках и улыбнулся самому себе.

— А почему любить не умели? — спросил Захар.

— Дети не умеют любить. Любить учишься намного позже. Или вообще не учишься.

— Почему?

— По-разному бывает, — Гельмут вздохнул.

— Грустно, — буркнул Захар. — Расскажи другую историю.

Дорожная пыль прилипала к мокрым ботинкам, ветер трепал расстегнутый ворот рубахи, вокруг жужжали шмели и трещали стрекозы, с полей пахло свежескошенной травой. Гельмут шел и вспоминал.

— А еще однажды мы с ребятами в деревне решили украсть пчелиный улей у соседской бабки. Вот уж не знаю, зачем. Совсем дураками были. Перелезли ночью через забор, ищем улей, а там, оказалось, собака его сторожит. Начала лаять, мы перепугались, что бабку разбудит, но делать нечего — надо улей забирать, раз уж пришли. А темно, не видно ничего — схватили улей, перепрыгнули обратно через забор и побежали. А собака бежит за нами и лает! Мы в нее камнями кидали, палкой пытались отогнать — все никак. Бежит и бежит. А потом мы поняли, что стащили не улей, а собачью конуру…

Захар расхохотался. Даже самому Гельмуту стало смешно от этих воспоминаний.

— Бабка вам потом всыпала по первое число, наверное?

— Конечно. Но будку пришлось вернуть.

— Расскажи еще что-нибудь! — Захар явно взбодрился, глаза его блестели.

— Что бы еще рассказать такого… — Гельмут почесал в затылке. — Вот еще однажды, когда я уже переехал в Петроград.

— А где это?

— Где Петроград? — удивился Гельмут.

— Ну да. Название чудное.

— Ну, это город такой на севере. Сейчас Ленинградом называется.

— Ленинград. — задумался Захар. — Ладно, давай историю.

— Так вот, когда родители перевезли меня в Петроград, я очень долго не мог привыкнуть к этому городу, ни с кем не общался, не знакомился. И у меня появился единственный друг. Ну, как друг — хороший приятель. Звали его Василием. И однажды мы гуляли по Коломне.

— Ветер странный какой-то, — перебил его вдруг Захар.

— Ветер?

— Да, шумит уж больно, а не чувствуется. Слышишь?

Гельмут прислушался. Действительно, в воздухе что-то неразборчиво шумело, точно ветер, но он не казался таким сильным. Шелестела листва, и вдали будто бы затарахтели трактора на поле.

— Странный шум, — сказал Гельмут.

Они остановились.

Непонятный шум усиливался, он доносился откуда-то сзади.

Они обернулись.

Шум становился громче и ближе, и будто бы еще сильнее шумел ветер, и еще отчаяннее шелестела листва, и тракторов на поле будто бы стало больше, и звук вдруг стал напоминать жужжание тысячи шмелей.

Что-то зачернело на горизонте, прямо над кромкой леса — будто бы туча, а на самом деле и не туча. Она становилась больше, чернее и отчетливее, выползала из-за леса, расползалась на маленькие темные пятна одинаковой формы, и жужжание тысячи шмелей вместе с гудением ветра и шумом тракторов слилось в один рев, и он был все громче и громче.

Самолеты.

Много самолетов. Десятки, сотни. На все небо.

С земли казалось, будто они летят медленно и торжественно.

Когда они заполнили половину неба, Гельмут смог разглядеть темно-серые крылья с черными крестами.

Оба смотрели вверх, запрокинув головы и раскрыв губы в удивлении.

Рев моторов стал совсем оглушающим, пригибалась трава, шевелились волосы на голове.

Первые самолеты пересекли небо, а из-за горизонта выплывали все новые и новые черные пятна, которые затем становились отчетливыми фигурками с крыльями и хвостами, а затем пролетали сияющим брюхом над дорогой.