Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

8 ноября . 29-го (кажется) был у нас Эйдельман. Подарил две своих новых книжки. Поговорили о текущем моменте. Подарил ему «Биографию Чехова» — и через несколько дней по телефону: «— Я тебя держал по научной части, а в тебе вон какие таланты открылись. Замечательно написано, какой стиль! <���…>».

30 декабря. Год внешних успехов — вышло 3 книги, был в Германии и Голландии (до этого за 10 лет директор ни разу не пустил никуда), достроил дачу. Кошмарно много времени ушло на общественную борьбу <���…>.

Работал мало весь год. <���…>

2 февраля. 02 часа ночи. С Л. и Женей Тоддесом распили бутылку грузинского вина за мое 50-летие. Почему-то вспомнилось 2 февр. 1947 г. — календарь, дед. 40 лет тому.

3 февраля. Вчера на юбилей пришли старые друзья: Вят с Тамарой и Таней, Юрка Лейко, А. Крючков, Г. Жинов со Светланой; Наташка с Юрой, Инна [34] Младшая сестра М. Чудаковой И. О. Мишина. , Маня с Янисом. С Генкой Жиновым знакомы — страшно сказать! — с 1947 года! Но все еще живы, здоровы…

12 апреля. Закончил воспоминания «Спрашиваю Шкловского». Сначала было очень тяжело — чуть не плакал. Потом ничего.

16 ноября . Вчера были с Л. в изд. «Книга». Т. Громова просит пролонгацию на мою книгу о Чехове. Когда мне ее писать?.. А написать все же надо.

26 декабря. Такая круговерть, что и записать некогда. <���…> Набегают и новые доделки — ненужные — по уже сданным работам. Дима Урнов берет мой мемуар о Шкловском, но хочет, чтобы я изменил начало — что-то переставил сюда из конца! Лакшин хочет, чтоб я переделывал свою публикацию о пародиях Чехова; статья ему нравится, но сами пародии публиковать не хочет, они, де, порочат Чехова! Идиотизм не кончается.

3 января . Вчера на дне рождения у Л. были: Саша Осповат, Л. Гудков и Б. Дубин, Е. Тоддес, Ю. А. Молок, Ю. Карабчиевский, который много рассказывал о геноциде армян в Сумгаите. <���…> Говорили о Гайдаре и все сошлись на том, что «Судьба барабанщика» передает атмосферу 1937 года и вообще талантливая вещь. Потом — о Мемориале и все вокруг.

19 января . И опять Виноградов! Не отпускает покойник. Виктор Владимыч, я потратил на Вас столько лет жизни, а сейчас я хочу заниматься своей наукой, не Вашей! Или Вы считаете, что я еще не отплатил своему учителю?

Дописываю предисловие к 1-й книге VI тома, которого большую часть написал в Малеевке, еще 5 лет назад. Одновременно думаю над заявкой по поводу 2-й книги этого тома, которую тоже буду делать я — больше некому! — и скоро: уже в следующем году, Боже мой! <���…>

А что делать с книгой о ВВ? Опять же — если не я, то кто ее напишет? Так — никто, разве что позже, иные поколения, но это уже будет другая книга, они не напишут о том, что надо написать в связи с ВВ и его феноменом как великого ученого в тоталитарном государстве.

6 апреля . Говорил по телефону с Юркой Лейко — делал ему втык. Хотя что волноваться после разговора с другом детства, тем более что он со всем согласился и все признал, — но вот поди ж ты. Неловкое чувство, что на кого-то надавил — не покидает. И победа его не уничтожает, а скорее наоборот. И так всегда, буквально так: «мне неудобно, неприятно, муторно, что я заставил вас подчиниться своей воле. Так лучше, так нужно, я прав, я и сейчас не отказываюсь от своих действий, но мне все равно тяжело». Что же делать, что делать?..

7 апреля . Да, в обществе жить с таким настроем невозможно <���…>.

Вечер. А вот и Толстой подоспел на эту тему: «Вечная травля, труд, борьба, лишения — это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек… Мне смешно вспомнить, как я думывал /…/, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаяния, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно, все только хорошее. Смешно! Нельзя … Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться… бороться… Дурная сторона нашей души и желает спокойствия» (письмо к А. А. Толстой 17–21 окт. 1857 г.).

Но только при этом спокойствии у меня получается что-то путное, а в суете и борьбе — поверхностное и среднее.

8 апреля. <���…> Из письма служащего ж/д станции Астапово П. Алексеева — когда Лев Толстой проходил через зал ожидания, «все как-то сразу встали… а в проходе все бывшие там обнажили головы… Принесли его небольшой багаж. Многие прикасались руками к вещам этого человека». Как понятно! Как понятно!

15 апреля. Завтра лечу в Зап. Берлин — читать лекции <���…>. Никуда не хочу лететь, хочу заниматься Толстым (предисловие к книге А. Л. Толстой закончил и последние дни так хорошо работал!) и вообще сидеть в Беляево. И в Америку не хочу в мае.

29 ноября. <���Известие о смерти Натана Эйдельмана>. Узнали часов в 12, сейчас 2, до этого не мог взять перо — руки дрожали, Л. давала лекарства. Что-то много смертей. Но ни от одной — кроме Шкловского — не было так тяжело.

31 декабря. <���…> Какой был год плохой. Умерли Каверин, Храбровицкий, Роскина, Натан (Твердохлебов, Гуральник, Над. Онуфриевна, Полина Овчарова). Сахаров.

16.8.90.

Босоногое детство. Главное — именно в этой босоногости в прямом смысле. Путь домой, когда не торопишься (когда из дому — на озера, играть в футбол — бежишь) — целая гамма приятнейших острейших ощущений: после каменистой или жестко-кочковатой дороги — вдруг — ближе к обочине — удлиненный островок черной горячей пыли. Сойдешь с дороги — мягкая короткая прохладная травка. Дома — тоже прохладные, но по-другому — свежевымытые и выскобленные ножом желтые деревянные полы с теплыми — снова — оконцами на них от солнечных лучей.

16.9.90

Зачем я делаю эти записи? Вот и другие делают — «Мгновенья», «Затеси», «Камешки на ладони», а потом вся страна смеется над этими мгновеньями.

Когда-нибудь все поймут, что надо оставить всё и спасать главное: воздух, воду, землю. Но будет или уже поздно, или сопряжено с таким напряжением для нынешней цивилизации, которого она не вынесет.

Размеры преступления советской власти перед филологией как-то забываются, но всякий раз поражают в каждом конкретном случае. Некрасоведение уныло и бледно, и едва ли не лучшая статья после Эйхенбаума и Тынянова — Шимкевича 1929 г. — их ученика, тоже формалиста. А, видимо, был рядовой ученик. Но сколько поставил чисто литературных проблем. И сколько бы было этого, если б не прикрыли издания вроде «Поэтики». Все наше л/ведение (история литературы) было бы иным.

31 декабря . Впечатление исчерпанности; закончился какой-то период нашей истории. Демократия, как можно было предполагать, но не хотелось верить, оказалась слаба, гребем все правее и правее [35] Тогда «правое» и «левое» еще употреблялось в значениях, противоположных сегодняшнему: «правее» означало — в сторону советского . ; уж не сам ли Горбачев во главе этого поправения?..