Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

– С похорон, – показал Косолапов глазами на Филимонова.

– Много народу? – спросил Никитич.

– Да ну, – сказал Филимонов, – провальные похороны. Зачем сачок?

– Изолирую. Рыбка живородящая, родит малька, сама и съест. Приходится изолировать.

– Дрянь какая, – поморщился Косолапов. – Своих жрет. Не кормите, наверное?

Вопрос был слишком бестактным, чтобы на него отвечали.

– А что, – продолжал Косолапов любопытствовать, – правда, там Несоевка плавает?

– Это кто сказал? – насторожился аквариумист.

– Несоева Анастасия Степановна, кто ж еще. Я ее когда сканировал на предмет фактуры, она многое о себе рассказывала. Откровенная женщина. Что даже вот рыбкой была в аквариуме, Несоевкой звали.

Косолапов сидел на подоконнике, хотя мог и в кресле, стоящем рядом. Никитичу не был понятен бородатый субъект с кисточкой на затылке, хрен знает чем здесь занимающийся; с другой стороны, Косолапову не был понятен этот сухорукий аквариумист неопределенного возраста. Хрен знает чем здесь занимающийся.

– Несоевка – дело прошлое, – сказал Тимофей. – Несоевка сдохла давно.

– Опять о смерти, – пробурчал Филимонов.

– Смешная история, – исключительно к Филимонову обратился аквариумист. – Это когда же было еще?… еще Анастасия в животе Жанку таскала, очень давно, я тогда у мужа ее подрабатывал, его потом в Греции шлепнули, с четвертой попытки. И был у них… бухгалтер Котов, а у того был сын пятилетний и аквариум литров на тридцать… цельностеклянный… а самую пузатую рыбку Котовы, муж и жена, прозвали Несоевкой, не знали, что в гости придет… Вот Несоева в гости приходит, жена начальника, вот с таким животом, все хорошо, а ей мальчика очень хотелось, ну пирожные там, печенье, она: ты, Вася, уже умеешь читать? А когда в школу пойдешь? А знаешь, как твои рыбки называются? Вот это кто? Барбус. А это кто? Вуалехвост. А вот эта пузатая? Несоевка. Ха!

Помолчали.

– Внутренне я смеюсь, – проговорил Филимонов, глядя в окно.

Светофор за оградой выхватывал из темноты фрагмент клена: красный и желтый потакали осени, зеленый тщился приукрасить реальность.

– Если кто обидит Анастасию… я того, я того… – Тимофей не договорил, «чего» он «того», только некстати добавил: – Я Несоеву барыней называю.

– Так мы ж в команде одной, – Филимонов сказал, глядя на сжатые кулаки аквариумиста.

Пошли на рыбок смотреть – какая на какого кандидата похожа. На Богатырева оказалась похожа рыбка гурами, на Каркара – львиноголовик. На Костромского – данио балабарский. Двойники почти всех участников предстоящих элекций обита ли в четырех просторных аквариумах. Рыбка макропод, по мнению всех троих, имела сходство с председателем окружной избирательной комиссии Г. Т. Самолетовым.

Увидев черного телескопа, Филимонов предался воспоминаниям:

– Помнишь, Герман, в Киеве процессия шла похоронная. Черный пиар хоронили. Несут черный гроб, в гробу черный пиар лежит. Символизировало отказ от грязных технологий.

– А ну их в жопу, – сказал Косолапов.

Вернулись к подоконнику:

– Не чокаясь.

Косолапов сокрушался, занюхав (хотя и штамп) рукавом:

– Похороны! Информационный повод – лучше не придумаешь! Сам! Сам в петлю залез! И так тускло все, невзрачно, нелепо.

– Растерялись, – произнес Филимонов.

– У них выигрыш инициативы, а они растерялись. Нет, не поверю. Это все преднамеренно.

– Преднамеренно провалить свои же похороны? Зачем?

– А чтобы не отвлекать внимание от Богатырева, от разоблачений с козой.

– Герман, ты увлекаешься…

– Другого объяснения не нахожу.

Утром Косолапова потянуло на творчество. Он отправился в парк на пруды, взял напрокат лодку, стало быть, на проплыв, – и поплыл, поплыл к заветному островку. В своем «Разноцветном пиаре» до сегодняшнего дня Косолапов замогильных тем не предполагал касаться, но похороны Шутилина задели Косолапова за живое.

Когда-то он брал на заметку кое-какие примеры.

Крылов. С извещением о его кончине, согласно последней воле баснописца, вручали огорошенным адресатам новый сборник басен Ивана Андреевича.

Некрасов, пиша и публикуя «Последние песни», сделал свое умирание фактом общественной и литературной жизни. Умирающего Некрасова приходил писать художник Крамской. Картина Крамского стала известна еще при жизни поэта.

Взять Пушкина. Когда умирал его дядя Василий Львович, не самый последний поэт, к его изголовью подошел Александр Сергеевич, дядя узнал его, был рад племяннику и, пересиливая себя, произнес фразу, настолько поразившую Пушкина, что он, больше ничего не желая слушать, немедленно вышел из комнаты и просил всех тоже выйти за дверь, чтобы эти слова остались последними, пусть только с ними покинет сей мир Василий Львович. Историческая фраза была такова: «Как скучны статьи Катенина!»

Когда еще в Москве Борис Валерьянович Кукин указал Косолапову на источник этого скорбного анекдота: вот вам для книги, – Косолапов едва не расцеловал Кукина. Пушкинский пример потрясающ. По нынешней терминологии это, конечно же, пиар, грамотный и тактичный, причем двойного значения – «белый», возвышающий покойного Василия Львовича, и одновременно «черный», уничижительный для еще живого Катенина. Есть и дополнительный оттенок. Пушкин-то сам – отдавал ли он себе отчет в том, что его нетривиальный жест будет обсуждаться современниками, попадет в мемуары и пр.?

Но ближе к политике и к суициду. Итак, два самоочевидных момента.

Первое. – Что делают, когда человека хоронят? Когда человека хоронят, отдают должное профессиональной деятельности покойного и демонстрируют знаки уважения к принципам, которые он уважал сам.

Второе. – Чем был Шутилин как публичный политик? Шутилин как публичный политик был во многом продуктом пиара, – именно трезвое понимание этого факта и делало его политиком в лучшем значении слова публичным.

Так рассуждал Косолапов.

Глава… – Пиар на костях, или Некропиар. Покамест наброски.

Шутилин пиарит судьбу (подчеркнуть); в грубой авторской версии он делает свою судьбу достоянием всеобщей истории, ибо прежде всего – что такое есть суицид? – это вид радикального автопиара, о чем не может не помнить уходящий из жизни публичный политик. В реку с камнем на шее не прыгнул, не затаился на дне, – как публичный политик Шутилин считает возможным предъявить суетливой общественности свое мертвое тело и, следовательно, сам санкционирует сбор десятков людей (равно как и стиль их поведения) в определенном месте и в определенное время.

Публичному политику грех пугаться пиара на своих, как говорится, костях точно так же, как продавшему себя медицине глупо бояться перспективы анатомического театра.