Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

Ошарашенная аудитория внимала Леониду Станиславовичу в благоговейном оцепенении.

Расходились молча.

После былины вопросов не было.

– По факсу пришло, – сказал Филимонов. – Никто не видел. Ты первый после меня.

– Не может быть. Подтасовка!

– Я проверял.

– Это ужасно, – сказал Косолапов. – Он с ума сошел.

– Что больше всего возмущает, он ведь сам, сам! буковки опустил и сам черточки поставил. Самоцензура такая… Это ли не цинизм!?

– До Гречихи дойдет – хана Богатыреву. Никому не показывай, никому!

– Слушай, может, его перекупили?

– Нет, не верю.

– С другой стороны, он не виноват, что у Богатырева буквы такие…

Через час пришло еще одно сообщение

.

Филимонов немедленно уничтожил.

В заведении столь же высшем, сколь и учебном, где Тетюрин имел честь получать как бы гуманитарное образование, преподавался среди прочих дисциплин и такой предмет – теория прозы. Вопросы в экзаменационных билетах формулировались незамысловато: «Роль пейзажа в художественной прозе», «Роль портрета в художественной прозе»… Иногда студенты прикалывались. На соответствующем экзамене Тетюрину досталась «роль портрета», и он шутки ради сделал вид, что не понимает, о каком портрете его спрашивают. Он стал рассказывать о портрете как предмете изобразительного искусства: портрет в гоголевском «Портрете», портрет в уайльдовском «Портрете Дориана Грея», портрет как предмет быта в прозе современных авторов… Преподаватели в этом учебном заведении не отличались догматизмом; профессор охотно принял правила игры и сам предложил на обсуждение несколько литературных весьма предметных портретов. Оба остались друг другом довольны.

Позже, в реальной сочинительской практике, Тетюрин столкнулся с необходимостью если не живописать, то хотя бы обозначать портреты людей в том самом смысле, который и подразумевался экзаменационным вопросом. В реальной сочинительской практике Тетюрин обнаруживал бедность палитры. И не он один. Тетюрин знал в Петербурге писателя, который, не в силах сам что-либо изобрести, выходил на улицу, как маньяк на охоту, чтобы выследить-высмотреть женское лицо, подходящее для его сочинения. Кончилось это для писателя досадной неприятностью. «А что вы на меня так смотрите?» – спросила девушка с выразительными чертами лица (которые этот достойный прозаик, надо полагать, уже никогда не забудет). «Просто я маньяк…» – сказал охотник за портретами, возжелав произвести на красавицу впечатление, а в чем, собственно, его мания, объяснить не успел (а то бы, глядишь, познакомились) – она прыснула ему чем-то в глаза из баллончика да еще сумела ударить ногой что было силы в живот и убежала проворно, оставив инженера человеческих душ корчиться на асфальте.

– Ну и что вы на меня так уставились? – спросила Жанна, меланхолично стряхивая пепел в керамическую ракушку.

Лицо у нее было продолговатое, сильно сужающееся к подбородку и несколько вытянутое вперед, как у зверька; будь Тетюрин художником, он легко бы нарисовал шарж. Глаза большие, красивые, черноплодные. Брось она гранату куда-нибудь в Музей истории города, подумал Тетюрин, с фотороботом проблем не было бы – запоминающееся лицо.

– Нельзя? Я, может, немного маньяк, – повторил Тетюрин чужой опыт, впрочем, ничем не рискуя: они сидели за столом в шумной компании, в № 437, у Жоржа, тот нес какую-то чушь о перспективах разведения форели в отработанной воде на атомных станциях.

Жанна измерила взглядом Тетюрина, какой он маньяк, и, какой он маньяк, Тетюрину объяснять расхотелось.

– Интересно? – спросила Жанна.

– Что именно?

– Раздевать глазами меня интересно? – и отвернулась к Жоржу и стала слушать его.

Тю-тю-тю-тютеньки, какие мы недоступные. Какие мы самоуверенные. Доченька маменькина. Он и не думал раздевать ее взглядом. Он смотрел на лицо. Как сексуальный объект дочка Анастасии Степановны вообще Тетюрина не интересовала. Во всяком случае сейчас. Это художник (художник слова), пробудившийся в нем, надоумил его глазеть на форму лица. Очень-то надо. Лицо как лицо.

Тетюрин сегодня не пил. Он бросил пить вчера вечером. Хватит. Пора. Жанна тоже не пила, она выпила только одну рюмку водки, из вежливости, как показалось Тетюрину. Ее право. Пили Жорж и двое пришлых (с частных квартир), спецы по рассылке листовок. Жорж погнал теперь туфту про Сорбонну, словно не Жанна, а это он там учился; Несоева-младшая пыталась ему возразить, съезди сначала во Францию, а потом и рассказывай. Спецы по рассылке спрашивали ее, как будет по-французски «колесо»?… а как «перемотка»?

Тетюрину стало скучно, и он ушел к себе.

Сел за компьютер, открыл файл «Эпиграммы»

.

Признаться, затевая конкурс эпиграмм, мы не ожидали такого отклика. Все-таки эпиграмма – это не частушка, ее не споешь, под нее не спляшешь. Частушек у нас море разливанное, а эпиграммы – они на вес золота.

Тем более поражает профессионализм наших победителей. Браво, друзья! Жива традиция!

А может быть, это наши уважаемые кандидаты своей неповторимостью вдохновляют учителей, врачей и строителей на изящное, злое и веселое сочинительство?

Итак, Первое место присуждается Александру Николаевичу Ревякину, кандидату технических наук, ныне (как он отзывается о себе) «огороднику по необходимости».

Конечно, петербургский Катькин приятель никаких эпиграмм не придумывал. Саша Ревякин, тот самый, который познакомился со своей будущей женой (почему-то) в Тбилиси, очень бы удивился, если б узнал, кого-чего и где стал победителем. Тетюрина можно понять, любой подтвердит литератор: нет ничего более трудного в сочинительском ремесле, чем выбор фамилий героев; проще брать что имеется.

Тетюрин сам написал эпиграмму – без божества, без вдохновенья, с холодным сердцем (и горячей головой); он не был удовлетворен работой, потому что вопреки заявлению «эпиграмма – не частушка», данная как раз походила на частушку. Пусть Колян изобретает, раз он поэт.

Мучиться со вторым местом Тетюрин не стал; он открыл другой файл.

Мы попросили прокомментировать этот материал Г. А. Романовского, магистра Евразийского Свободного Университета, специалиста в области философии имени.

– В природе нет ничего случайного. Все имеет глубокий, зачастую скрытый от нас смысл. И это только нам кажется, что имя, полученное нами от рождения, случайно и необязательно.