Росен Босев - Дни, что нас сближают

Дрожание воздуха постепенно перешло в нарастающий вой, затем в этом вое послышался резкий, пронзительный металлический звон. Реактивные двигатели бушевали, бросая вперед сверкающее тело самолета. Женщина стояла на голом холме, словно деревянный идол, вросший в землю, и чувствовала, что этот звон, чужой, неукротимый, подчиняет ее себе… Железное веретено унеслось, пролетело, звук затухал вдали, но женщина все так же стояла и смотрела ему вслед.

Она не видела нас, пока мы с Фокой поднимались по заросшему травой проселку, но услышала, что ее окликают:

— Саба! Эй, Саба!

Она вздрогнула, как спугнутая птица.

— Тебе здесь будет удобно, — говорил мне Фока. — Она живет одна, в доме у нее можно расквартировать хоть целый взвод.

— Ну-у, вряд ли…

В удивленном взгляде, которым одарил меня Фока, можно было прочесть, что он, Фока, здесь представитель власти и дело свое знает, а вот я — дурак, раз позволяю себе в этом усомниться.

Черная собачонка бросилась ему под ноги, но Фока, невозмутимо оттолкнув ее грубым солдатским башмаком, прикрикнул:

— Пшла вон! Чтоб тебя хозяйка съела!

— Хорошо же ты меня угощаешь, — отозвалась женщина.

Она шла по огороду, и буйно разросшаяся лебеда почти совсем ее скрывала.

— И какая тишина! А?..

Фока глубоко вздохнул, прислушался, и на его худом подвижном лице удивление сменилось уверенностью.

— Будешь доволен, не сомневайся! — сказал Фока, и его усы, закрывавшие верхнюю губу, дрогнули.

С Фокой мы знакомы давно. Он всегда приглашает меня на охоту, а приезжая в город, звонит мне. Ясноглазый, нетерпеливый, шумный, бесконечно отзывчивый — вот и сейчас он добровольно занялся моим устройством, желая как можно лучше меня п р е д с т а в и т ь. Совсем другое дело, говорит он, когда власть вмешивается. Сразу налагается ответственность: гляди, мол, позаботься о человеке как следует!

Кликнув собаку, женщина обошла упавший плетень и медленно направилась к нам. Ноги ее, обутые в старые царвули, устало шаркали по земле. Женщина была невысокая, старая — из-под черного платка выбились седые волосы. Но лицо, покрытое сетью морщин, еще хранило следы былой красоты, осталось живым и выразительным, что так редко встречается у старых людей.

— Что ж, добро пожаловать, — сказала она и поздоровалась с нами за руку.

— Спасибо, — ответил Фока. — Вот привел гостя.

Женщина окинула меня взглядом, в котором было любопытство и, может быть, беспокойство. Но не это было главным. Там, в глубине усталых и скорбных глаз, таилось что-то невыразимое — целая бездна.

— Ну, — неуверенно сказала она, — проходите, что ли…

Сюда приезжали редко. Это было заметно по всему: по глухой тишине, мягко и плотно объявшей старый проселок и ржавые припеки, по тому, как была натянута паутина на кустах и траве, по кроваво-красному блеску листьев скумпии, застывшей на холме, и даже по небу — спокойному, синему, прохладному. Все в этот тихий осенний день казалось мне удивительно прозрачным, нетронутым, чистым.

Моя хозяйка была в юбке грубого сукна, неподшитой, доходившей ей до щиколоток, в суконной безрукавке и домотканой рубахе. Все, что на ней было надето, она, наверное, сама спряла, соткала, сшила.

— А что ж ты не поинтересуешься, зачем мы пришли, тетка Саба? — спросил Фока.

— Сами расскажете…

Дом был старый, в два этажа — такие дома строили себе когда-то жители гор. Он был врыт в крутой берег, террасой к югу. Рядом с домом гнили, врастая в землю, заброшенные хозяйственные постройки, крытые тяжелой черепицей.

Тетка Саба пригласила нас в прохладную комнату, поставила на стол ракию, положила переспелые груши.

— Ну, теперь рассказывайте.

Пока Фока рассказывал, она сидела, опустив на колени крупные жилистые руки, молча слушала, не глядя на нас, и было в ее облике что-то напоминающее усталого журавля: летел целый день над чужими странами — и вот остановился передохнуть…

— Пусть остается парень, — тихо сказала она и поднялась. — Будет мне компания.

А когда Фока ушел, молча повела меня по скрипящим деревянным ступеням.

— Вот здесь и устраивайся. Неси свои вещи.

Ночью я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Где я?

Случалось ли вам внезапно проснуться от тишины — глубокой, первозданной тишины, словно простирающейся над всею землей?..

Скрипнула деревянная кровать. Подушка, набитая сеном, шуршала и пахла скошенными лугами. Я долго вглядывался в светлый квадрат окна. Из темных углов комнаты выплывали смутные очертания одежды, висящей на стене, шкафа, глиняного облитого кувшина, гладкая поверхность которого отражала лунные блики. На подоконнике лежали яблоки — от них исходил сладкий аромат и какая-то свежесть, проникавшая в мою грудь. Или это ночная прохлада вливалась в комнату из открытого настежь окна?.. Юркнула мышь — похоже, она задела орех, и он глухо прокатился по полу.

Не спалось. Я подошел к окну.

Мышь притихла, и теперь хорошо было слышно чье-то сонное дыхание — так дышат здоровые, усталые люди, проработавшие весь день. Внизу, под навесом, спала хозяйка. Я удивился, что она спит на дворе: ведь осень, и ночи прохладны.

«Десять лет минуло, сынок… Десять лет одна я, ровно кукушка, а все живу…» Я снова слышал ее голос и думал о том, как неестественно, несправедливо устроена наша жизнь. Ну почему, почему так обидела тебя судьба? В твои семьдесят лет тебе необходимы и отдых, и теплая комната, и отрадный гомон внучат…

«Хозяина моего придавило повозкой. Грудь ему раздавило. Два дня лежал, прикладывала я ему свежую шкуру баранью, однако не помогло. Повезла в больницу — от кровоизлияния, говорят, умрет, от внутреннего кровоизлияния… Вот и ушел он от меня, а такой был хозяин хороший…»

«А детей нет?»

«Были. Пока молодая была, каждый год рожала. Тринадцать детей родила, да только от пятерых дождалась, чтобы мне «мама» сказали. А сейчас и их нет. Никого…»

Луна медленно поднимается, ползет по невидимому своему пути. Ее холодный свет разливает вокруг серебряную, звонкую тишину. Силуэты построек ясно виднеются на фоне темных деревьев — так ясно, что кажутся нарисованными. Дальше тени сливаются в одну сплошную застывшую реку, плывущую к темным складкам горы. На поверхности этой реки то и дело вспыхивают перламутровые отблески листьев. А внизу, объятое мглой, спит село…

«Десять лет, сынок…»

Что так тянет меня из дому? Хочется спуститься во двор, и пойти по лунным дорожкам, и чтобы тень моя неспешно следовала за мной… А сухая осенняя трава от росы становится такой влажной, такой мягкой…

— Эй, эй!.. Да стой ты!

У каждого из нас есть какие-то свои, иногда совсем незначительные воспоминания, которые, однако, мы носим в себе всю жизнь, до последнего вздоха. Я вспоминаю маму, я слышу ее голос: «Вставай, сыночек… Коровы на солнцепеке, напечет их…» Но так хочется спать! Утреннее солнце нагрело постель и ноги, высунувшиеся из-под одеяла…