Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

Дождь затихает, у нас над головой кричат какие-то птицы. Пэдди рассказывает, что это утки, гуси или еще какое-то дикие птицы летят в Африку, где красиво и тепло. Птицы — не люди, знают, что делать — только на лето сюда, к реке Шаннон, возвращаются, а потом улетают в теплые края, может, в ту же самую Индию. Пэдди говорит, что вот убежит туда, напишет мне письмо, и я тоже приеду в Индию и найду себе девушку с красной точкой.

— А зачем эта точка, Пэдди? — спрашиваю я.

— Ну, у знатных людей она бывает.

— Но, Пэдди, думаешь, знатные люди будут с тобой разговаривать, если узнают, что ты из трущоб и у тебя даже ботинок нет?

— Конечно, это ж индийцы, а не англичане. У тех-то даже ссак не допросишься.

— Ссак не допросишься! Здорово! Сам придумал?

— Не-а, папа так говорит, когда кровью харкает и англичан клянет.

«Ссак не допросишься», — твержу я про себя. Надо запомнить. В Америке никто такой шутки точно не знает, я один такой буду.

К нам неуклюже подкатывает Вопрошайка Куигли на большом дамском велосипеде.

— Эй, Фрэнки Маккорт! — кричит он. — А тебя прибьют. Дотти послал твоим родичам записку, что ты вместе с Пэдди Клоэсси школу прогулял после обеда. Твоя мать тебя убьет. Отец тебя уже повсюду ищет, чтоб прибить.

Внутри у меня все холодеет. Вот бы оказаться прямо сейчас в Индии, где красиво и тепло и нет никакой школы. Там папа ни за что не найдет меня и не прибьет.

— Ничего мы не прогуливали, — кричит Пэдди в ответ. — Финтан Слэттери нас голодом заморил, и мы за булкой с молоком не поспели.

— А ты, Фрэнки, наплюй, — говорит он мне. — Подумаешь, ерунда какая. Моим вечно шлют записки, так мы ими подтираемся.

Мои мама и папа не станут подтираться запиской от учителя, и я ой как боюсь идти домой. Вопрошайка, хихикая, уезжает на своем велосипеде, а мне непонятно, чего он смеется — сам же из дому убегал и с четырьмя козами в овраге ночевал, а это похуже чем полдня школы прогулять.

Мне бы свернуть на Баррак-роуд, пойти домой и признаться родителям, что я прогулял, потому что страшно хотел есть, но Пэдди предлагает:

— Пошли-ка лучше на Док-роуд, камни в реку кидать.

Мы кидаем камни в реку, качаемся на железных цепях, висящих вдоль берега. Уже темнеет, и я не знаю, куда мне податься. Наверное, придется спать прямо здесь, у реки, или на крыльце каком-нибудь, а то и уйти снова к огородам и забраться в овраг к козам, как Брендан Куигли. Пэдди говорит, что можно пойти к нему домой — посплю на полу, а к утру обсохну.

Пэдди живет на набережной Артура, в одном из высоких домов, что выходят окнами на реку. Весь Лимерик знает, что дома эти ветхие и в любой момент рухнут. Мама часто говорит, чтоб мы не смели ходить на набережную, а если пойдем, то она нам головы оторвет. Люди там дикие, и ограбить могут запросто, и убить.

Снова начинается дождь. У Пэдди в коридоре и на лестнице играют малыши.

— Ступай осторожно, — предупреждает Пэдди. — Тут кое-где ступенек нет, а на тех, что есть — какашки везде, потому что уборная только на заднем дворе, и мелкие не успевают до горшка добежать.

На лестнице между третьим и четвертым этажами сидит какая-то женщина и курит, кутаясь в шаль.

— Это ты Пэдди? — окликает она.

— Да, мам.

— Встать не могу, Пэдди, так умаялась, — говорит она. — Ты чай пил уже?

— Не-а.

— Не знаю, остался ли хлеб. Поднимись, посмотри.

Семья Пэдди живет в одной большой комнате с высоким потолком и маленьким камином. Два больших окна выходят на реку Шаннон. Отец Пэдди лежит на постели в углу, стонет и сплевывает в ведро. Братья и сестры Пэдди лежат на матрасах на полу: кто спит, кто болтает, кто глядит в потолок. Пэдди оттаскивает совсем голого малыша от отцовского ведра.

— Чуть не померла, пока поднялась, — охает мать, заходя в комнату.

Она находит хлеб и заваривает нам с Пэдди слабый чай. Я не знаю, как себя вести. Никто не спрашивает, что я тут делаю и не собираюсь ли идти домой.

— Ты кто? — спохватывается мистер Клоэсси.

— Это Фрэнки Маккорт, — отвечает за меня Пэдди.

— Маккорт? Что за фамилия такая?

— Мой отец с Севера, мистер Клоэсси.

— А мать как зовут?

— Анджела, мистер Клоэсси.

— Ох ты Господи, уж не Анджела ли Шихан?

— Она, сэр.

— Ох ты, Господи, — повторяет он, закашливается, снова извергает из себя что-то в ведро и откидывается на подушки.

— Ох, Фрэнки, а я ведь хорошо знал твою маму. Танцевал с ней. Ох, Матерь Божья, как в нутре-то все горит. Так вот, танцевал с ней в Уэмбли-холле. Лучше всех она была. — Он снова наклоняется над ведром, хватая воздух ртом и руками, но, несмотря на мучения, продолжает говорить:

— Лучше всех танцевала, Фрэнки. Как перышко была в моих руках. Не худышка, но как перышко. Немало парней в Лимерике огорчила своим отъездом. А ты танцуешь, Фрэнки?

— Нет, мистер Клоэсси.

— Танцует-танцует, папа. Он уроки брал у миссис О’Коннор и Сирила Бенсона.

— А покажи нам, Фрэнки. Вот тут прямо по кругу, на шкаф только не наткнись. Да ноги повыше поднимай.

— Я не умею, мистер Клоэсси.

— Что? Сын Анджелы Шихан и не умеет? Танцуй, Фрэнки. Мне что, встать и помочь тебе?

— У меня ботинок порвался, мистер Клоэсси.

— Фрэнки, Фрэнки, не заставляй меня разговаривать, а то я кашляю. Потанцуй ты, ради Бога, я хоть вспомню, как танцевал с твоей мамой в Уэмбли-холле. Снимай чертов ботинок, Фрэнки, и танцуй.

Придется выдумывать танцы и музыку, как я делал, когда был маленьким. Я скачу по комнате в одном ботинке, потому что забыл его снять, и на бегу сочиняю слова: «Стены Лимерика пали, стены пали, стены пали, а река нас всех убьет».

Мистер Клоэсси корчится от смеха.

— Господи помилуй, в жизни такого не слыхивал. А ты знатный танцор, Фрэнки. Господи помилуй. Он закашливается, и изо рта у него тянется желто-зеленая слизь. От ее вида меня тошнит, и я думаю, что может, лучше уйти домой, подальше от всей этой заразы и ведра, и пусть мои родители меня прибивают, если им так уж хочется.

Пэдди ложится на матрас у окна, я опускаюсь рядом. Все легли прямо так, в одежде, и я даже забываю снять мокрый вонючий ботинок. Пэдди тут же засыпает. Его мама курит у полупотухшего камина, а отец кашляет и сплевывает в ведро.

— Опять чертова кровь, — стонет он.

— Рано или поздно все равно в больницу придется поехать, — говорит мать.

— Не поеду. Оттуда мне уже не выйти.

— Детей чахоткой перезаражаешь. Полицию придется вызвать, чтоб тебя увезли от них подальше.

— К ним эта зараза уже не прилепится.

Огонь в камине затухает, миссис Клоэсси перелезает через мужа в постель и через минуту уже храпит, а он все кашляет и смеется, вспоминая дни молодости, когда он танцевал с легкой, как перышко, Анджелой Шихан в Уэмбли-холле.

В комнате холодно, я дрожу в мокрой одежде. Пэдди тоже дрожит, но он спит и не знает, что ему холодно. Я все думаю, может мне пойти домой? Но кому охота бродить по городу ночью — еще нарвусь на полицейского, и тот будет спрашивать, что я один делаю на улице ночью. Я первый раз ночую не дома — но там все равно лучше, пусть даже вонючий туалет и конюшня рядом. Плохо бывает только, когда на кухне море и приходится перебираться в «Италию», но у Клоэсси хуже — в уборную надо спускаться по лестнице, где того и гляди на дерьме поскользнешься. Даже в овраге с козами и то лучше.