Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

В тот же день Майя с Владом устроили для нас с Яной маленький театр теней. Они вырезали у обувной коробки дно, наклеили туда лист обычной бумаги — получился экран, смастерили бумажные фигурки на зубочистках и одолжили у меня яркий фонарик, чтоб тени фигурок падали на экран. Художественным руководителем театра была, конечно, Майя. Пришлось потрудиться и мне: я вырезал для Майи ландшафт. Майя возбужденно прыгала рядом: правильно, папа, нужен лес, а еще нужны горы, их тоже вырежи, папа, и море тоже нужно, папа, вырежи его тоже, молодец, папа. Влад делал все остальное: фигурки короля и королевы, принца и принцессы и большого злого волка; сначала хотели остановиться на волке в качестве единственного злодея, но Майя подумала и решила, что нужен обязательно дракон, потому что какая сказка без дракона, и я нарисовал на куске картона голову дракона, а Влад покорно вырезал ее и приклеил к зубочистке. Представление началось поздно вечером. Выключили в гостиной свет, мы с Яной расположились на диване, Майя и Влад установили обувную коробку-экран на табуретку напротив нас, включили фонарик. Сначала история продвигалась по совместно придуманному сценарию и должна была закончиться скоро; но Майя увлеклась, и сказка стала развиваться одновременно в нескольких направлениях. Принцессу похищал то волк, то дракон; затем ее спасал рыцарь; затем дракон похищал рыцаря, а королева-мама с королем-папой отправлялись на выручку; потом происходило нечто совсем уж невообразимое: волк стал хороший после того, как король вылил на него какую-то волшебную жидкость, а принцесса по какой-то странной причине уснула на кровати во время пожара, который устроил дракон, и по всем признакам должна была умереть, но почему-то выжила, а волк оказался ее заколдованным старшим братом и так далее, и так далее. История не кончалась; Влад устал и несколько раз пытался подвести сказку к финалу — «Но вот все спасены, волк расколдован, и все они обнимаются» — но Майя не хотела, чтоб история кончалась, и мгновенно выдумывала продолжение. В конце концов она сама запуталась и, подумав, разрубила гордиев узел: волк куда-то пропал, король-папа и королева-мама помирились, а принцесса отправилась в путешествие на Луну; не знаю, почему именно на Луну, так получилось. Закончив представление, Майя и Влад раскланялись перед зрителями; особенно старалась Майя, и даже когда Влад ушел, чтоб перед сном немного поиграть в компьютер, она продолжала, танцуя, кланяться нам и посылать воздушные поцелуи; мы же с Яной хлопали в ладоши и кричали «браво» и «бис», Майя снова кланялась, чтоб получить еще одну порцию аплодисментов, а если мы хлопали недостаточно громко, подбадривала нас, ну же, папа-мама, хлопайте сильнее, и мы послушано хлопали сильнее. Потом Яне позвонили c работы, и она ушла в соседнюю комнату поговорить, а мы с Майей остались убирать театр теней в коробку. Некоторые фигурки помялись, у принцессы надорвалась нога, и Майя очень из-за этого переживала, но я успокоил ее: завтра вырежем из картона новую фигурку. Майя спросила, понравилось ли мне представление, и я сказал, что очень понравилось, ты разве забыла, как мы с мамой тебе хлопали. Майя сказала, что завтра они с Владом покажут нам новый спектакль, еще лучше этого. Влад из своей комнаты сказал: нет, завтра не покажем! Майя крикнула в ответ: нет, покажем! Влад крикнул: я обещал тебе только сегодня! Майя крикнула: но это же хорошее представление, Владик, его надо обязательно показать! Чуть было не разгорелась ссора, но Майя вдруг вспомнила о чем-то: папа, подожди, я сейчас, — и убежала в другую комнату. Я собрал оставшиеся фигурки в коробку, положил на стол. Я подумал, что мне действительно понравился этот импровизированный спектакль, который устроили для нас дети: получилось уютно, по-домашнему; как будто ничего не изменилось, как будто не было никакого диагноза, как будто безумие последних недель случилось не со мной.

Майя притащила лист бумаги. На нем была изображена высокая худая фигура. Голова похожа на помидор с выпученными шарами глаз. Шеи нет. Руки и ноги тонкие и изогнутые, как проволока, пальцы длинные. В животе — черная дыра в виде спирали; или не дыра, просто спираль, не понять. Такой вот детский рисунок.

Майя сказала:

— Папа, смотри, я нарисовала твоего большого черного дядю.

Она обняла меня:

— Ты его не бойся, папа.

Я говорил себе: это навязчивая идея. Все эти черные люди, все эти твари размером с колесо обозрения: всего этого нет и не может быть, и очень хорошо, что я это понимаю. Однако то, что я об этом постоянно думаю, тревожусь и боюсь, — первый шаг к шизофрении. И очень хорошо, что это я понимаю тоже. В интернете, например, часто можно встретить откровенно больных людей, которые не осознают своей болезни; к счастью, они не опасны ни для себя, ни для мира, потому что их навязчивая идея обычно связана с вещами слишком глобальными, чтоб это можно было воспринимать серьезно. В целом мне кажется, что любой сетевой деятель, тесно связывающий свою жизнь с политикой (пусть даже на уровне сплошных перепостов), по сути шизофреник; читать и слушать то, что такой человек несет, часто попросту невозможно. Кроме того, определение шизофрении, вычитанное мной в Википедии, очень подходят для любых слишком уж политически активных граждан: неадекватный аффект, фантастический бред, социальная дисфункция — все это в той или иной мере присуще излишне политически настроенным; сложно сказать, присутствуют ли в среде таких активистов слуховые галлюцинации, но то, что одну и ту же вещь в зависимости от политической ориентации они воспринимают совершенно по-разному, по-моему, очевидно.

Что касается меня, то с моей черной тварью можно было бороться. Во-первых, книга: перенеся ее в «Колыбельную», я словно бы запер ее там и долгое время она не появлялась совсем или являлась лишь в тенях, о которых я тут же забывал. Во-вторых, рак. Пока я бился с болезнью, тварь не появлялась; было не до нее. Это, кстати, дало мне лишний повод убедиться: никакой твари на самом деле нет. Всего лишь выдуманный страх, который необходим, чтоб заполнить пустоту страхов настоящих.

Но иногда я сомневался. Иногда я думал: а вдруг это на самом деле. Вдруг эта тварь существует: где-то совсем рядом, на границе видимого мира, чего-то ждет. Очень хотелось поговорить с кем-то обо всем этом; есть ведь небольшой шанс, что я не схожу с ума. Может, стоило поговорить с Яной — но она подумает, что я шучу, пытаюсь разыграть ее. А если поверит, станет хуже. Ей хватает моего основного диагноза, она постоянно на нервах и при любом подозрении на рецидив тащит меня в онкоинститут. Теперь будет таскать еще и в психушку. Конечно, можно поговорить с Крупковским. Он достаточно безумен и открыт, чтобы выслушать что угодно — особенно, если выпьет. Он ходил на курсы, где занимался изучением эгрегоров; он верит в древних славянских богов; тесно общался с оккультистами; если кто и способен поверить в эту дичь, то только он. Пару раз я пытался поговорить с ним: он и Димка со временем свыклись с моим диагнозом и все чаще приходили играть к нам в настольные игры — из-за опасности ликвореи мне следовало ограничить передвижение и вообще любые физические нагрузки, поэтому о походах в заброшки пришлось позабыть, по крайней мере на время. Я увлекся настолками, и это увлечение помогло мне справиться с одиночеством. Одной из любимых игр стал «Древний ужас» по мотивам книг Лавкрафта. В этой кооперативной настольной игре надо спасти планету от древнего бога, желающего поработить или уничтожить Землю; не допустить его пробуждения либо как-то одолеть его, если он сумел пробудиться. Игра захватывала. Крупковскому она тоже понравилась: вся эта настольная мистика и оккультизм были в его духе. Как-то после партии, в которой нам противостоял сам великий Ктулху, я попытался поговорить с ним о моем личном маленьком древнем боге, который преследует меня с детства; но беседа не заладилась. Крупковский решил, что я шучу, Дима вмешался, и разговор действительно свелся к шутке; все посмеялись, а затем предложили раскинуть еще одну партейку — на этот раз против Азатота, вечно жующего султана демонов. Была еще одна попытка поговорить, но в тот раз Крупковского сильно развезло после пары кружек пива, и он, кажется, не совсем меня понял, потому что отвечал невпопад, совсем на другой вопрос, причем с таким видом, словно оказывает мне большую услугу; помню, я жутко на него разозлился, но не подал вида и разговор быстро свернул. После этого я решил для себя, что мое безумие — это моя личная проблема и ни с кем ею делиться не стоит.