Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Было очень холодно. Я уснул.

Позвольте, я вам расскажу, что такое счастье, на примере, который случился в октябре 2015 года.

Счастье — это вот когда ты приходишь с женой в онкоинститут, чтоб сдать анализы для очередной госпитализации, тебе делают УЗИ и обнаруживают, что у тебя увеличены лимфоузлы с обеих сторон шеи, и если лимфоузлы справа нас интересуют мало, то лимфоузел слева интересует гораздо больше, потому что слева в шею могут пойти метастазы. Ты приходишь в поликлинику онкоинститута в десятый кабинет с результатами УЗИ, и врач, конечно, говорит, что бояться нечего, скорее всего это воспаление, потому что тут у вас и облучение, и химия, иммунитет серьезно подорван и так далее, но надо убедиться и если там что-то нехорошее — действовать быстро. И ты опять возвращаешься в кабинет УЗИ, там тебе в шею делают пункцию, берут немного жидкости из увеличенного лимфоузла, затем помещают эту жидкость на стекла и отдают эти стекла тебе, ты вместе с женой несешь стекла в кабинет цитологии, а он на четвертом этаже, лифт не работает, потому что в здании ремонт, но жена все равно поднимается с тобой по лестнице, несмотря на больную ногу, и по дороге бодрым голосом рассказывает, что это все ерунда и, конечно, все будет нормально, и ты заходишь в кабинет цитологии, отдаешь стекла толстой краснощекой работнице в белом халате, а она говорит, что результат будет готов примерно через полтора часа, погуляйте пока, и вы с женой идете в столовую обедать, едите и говорите о каких-то пустяках, а время движется то ли слишком быстро, то ли очень медленно, вот и салат почти закончился, дрянь, конечно, салат был, и ты говоришь жене, салат как-то не очень, дрянной салат, пожалуй, а ты не доедай, говорит она, конечно, не буду, говоришь ты, а вот суп-харчо неплох, хороший у них получился суп, смотри, уже время подходит, говорит она, пошли, и вы идете по коридору онкоинститута, а там на стенах репродукции каких-то картин, Дали, например, есть, и жена говорит, смотри, это Дали, да, говоришь ты, он самый, и разговор переходит вдруг на Третьяковку, мы ведь ни разу не были в Третьяковке, говорит она, вот поедем в Москву, надо обязательно сходить в Третьяковку, а то стыдно как-то, ни разу не были, да, говоришь ты, обязательно сходим, ну даже если и метастазы, говорит жена, это ничего страшного, вырежут, да, говоришь ты, ничего страшного, вырежут обязательно, смотри, говоришь, осталось минут десять, пойдем или посидим еще на диване, смотри, какой удобный тут диван, давай, говорит жена, действительно немножко посидим, какой отличный диван, так удобно сидеть, да, говоришь ты, очень удобно, а это кабинет, где мне переописывали КТ из облбольницы, помнишь, ага, говорит жена, кажется уже несколько лет прошло, ну что пошли, да, идем, и вы идете в здание, где находится кабинет цитологии, и ты видишь, что жена очень устала, а надо подниматься по лестнице, потому что лифт не работает, и ты говоришь: подожди меня тут внизу, я сам схожу, может, все-таки вместе, нет-нет, я сам, это быстро, не переживай, ладно, говорит она, и ты поднимаешься наверх, и перед кабинетом на полминуты останавливаешься, чтоб перевести дыхание, и говоришь себе, сейчас, еще несколько секунд, только переведу дыхание, еще пару секунд и войду в этот чертов кабинет, господи, только пару секунд, а потом быстрым шагом входишь в кабинет, там сидит работница и перебирает бумаги, фамилия, говорит она, и ты называешь фамилию, да, говорит она, ваш результат готов, ты смотришь на бумагу в ее руках, она переломлена в толстых пальцах работницы и, кроме старого диагноза и твоей фамилии, ничего не видно, работница протягивает тебе бумагу и говорит, пожалуйста, с этим к вашему лечащему врачу, конечно, говоришь ты, берешь бумагу, выходишь из кабинета, разворачиваешь и читаешь «В представленном образце следы крови и жировой ткани», печать, подпись и больше ничего, только кровь, жировая ткань, печать и подпись. Так вот, это еще не счастье. Счастье — это когда ты побыстрее спускаешься вниз, показываешь бумажку жене, а она плачет и улыбается тебе сквозь слезы.

В Москву с моим рецидивом мы приехали в феврале 2016 года. Было промозгло и бесснежно. Город казался серой унылой надстройкой над плоскостью бытия. Поселились мы в квартире Ромы Бобкова, в поселке Птичном; формально — Москва. Рома жил с нами, большую часть времени работал за ноутбуком на кухне, закрывшись и покуривая трубку. Мы вставали в пять утра. До станции метро «Саларьево» добирались на маршрутке. Потом — метро. Помню, холод, гололед, невеселые улочки и грязно-белые дома Птичного. Днем — неумолкающий человеческий шум Москвы. За день надо было успеть сделать очень многое. Наш друг дал нам контакты врача из 62-й поликлиники (которую очень хвалят в Москве); мы написали врачу на мейл, врач ответил, но как-то не слишком доброжелательно, понятно было, что он берется за это дело с неохотой, знакомый попросил, вот и пришлось — а не хочется. Мы с Яной решили оставить вариант с 62-й на крайний случай. Попробовали сунуться в онкоцентр Блохина на Каширке; явились туда пораньше. Помню, меня поразила давящая монументальность этого комплекса связанных зданий. Архитектура онкоцентра как будто говорила о раке как он есть. Я подумал, что не хочу лечиться в этих серых коробках. Тем не менее мы попытались попасть на прием к врачу; нас поразила гнетущая бюрократия, очереди, все эти длинные бесконечные коридоры и лестницы, люди, толкающие друг друга, ругающиеся, отчаявшиеся люди; ничего подобного в ростовском онкоинституте мне не встречалось. Мы тыкались как слепые щенки от одной очереди к другой. В конце концов стало ясно, что это бесполезно, только зря потеряем время; мы с Яной ушли.

Самым реальным вариантом казалось лечение в Институте нейрохирургии имени Бурденко. Но чтоб попасть туда, нужно было переописать стекла по адресу, который нам дал доктор Спирин: метро «Белорусская», кафедра патологической анатомии. Мы пришли туда рано утром; отыскали нужный кабинет за высокой деревянной дверью. Я думал, что стекла заберут на день-другой или хотя бы на несколько часов, но сотрудница кафедры разложила стекла под микроскопом прямо при нас. Тут же выявилась проблема: у нас были только самые последние стекла, а для постановки точного диагноза необходимы и предыдущие. Я вам вот что скажу, сказала сотрудница, я вижу, что тут опухоль; но что именно за опухоль, сказать точно не могу, нужно знать, как все это развивалось в динамике, понимаете? Мы покинули кафедру расстроенные. Мне на самолете за стеклами лететь нельзя; на поезде — потеряем слишком много времени. Мы позвонили в Ростов тете Жанне. Она обещала поднять свои связи и перезвонить. Мы ждали ее звонка в дешевой закусочной возле станции метро. Помню, строчил дождь. Капли тонули в сером супе луж. Яна сказала: ты не волнуйся, все получится. Я сказал: да я и не волнуюсь. Мы съели по бургеру. Наконец, тетя Жанна перезвонила. Чтоб забрать стекла, нужно мое заявление и заверенная нотариусом доверенность на Яну. Отлично, сказала Яна, я слетаю сама. Мы отыскали офис ближайшего нотариуса; я написал заявление и доверенность на Яну. Пока писал, Яна через приложение на телефоне купила билет на самолет. Все происходило очень быстро, времени было мало. Яна забрала бумажки, чмокнула меня в щеку и побежала в метро. Я вернулся в Птичное. Помню, чувствовал себя очень странно; последние восемь месяцев Яна всегда была рядом. Она проводила со мной дни в больнице, а по вечерам разговаривала со мной по скайпу. Она была рядом со мной в такси, в диспансере, в поликлинике. А теперь она была за тысячу километров от меня — и это было странное ощущение.