Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Впрочем, я мог и ошибаться.

Мы двинулись дальше. Обнаружили проекторную комнату: из воды торчали поломанные деревянные стулья, под потолком висел ржавый гроб вентиляционной трубы, болтались полушария ламп без лампочек. Нашли швейный цех: поверхность воды как ряска покрывали пуговицы и пустые катушки для ниток; ржавеющие каркасы столов были беспорядочно придвинуты к стене; в раскрытом металлическом шкафу на скрученной проволоке висел предмет одежды, из-за сырости и старения не совсем было ясно, что это такое, но скорее всего женское пальто. Потом были прачечная, комната с дизель-генератором, туалет с целыми писсуарами, почему-то заваленный ящиками с противогазами и респираторами. Противогазы и респираторы в бомбоубежище валялись повсюду: лежали в ящиках, с хлюпаньем всплывали со дна, если опустить ногу рядом, покрывались плесенью на ржавых полках и свисали с покореженных труб.

— Офигеть, — сказал Дима, как будто повторяя мои предыдущие слова, — как обидно: столько всего сгнило нафиг.

— Это еще что, — сказала Юля. — Я вам потом еще одно место покажу, если соберемся, там вообще все сгнило, лол.

Как-то так получилось, что мы начали разделяться: кто-то сворачивал в одну комнату, кто-то в другую. Крупковский держался поближе к Юле, они не прекращали болтать, мы с Димой молча исследовали другие коридоры, но вскоре и мы с ним разделились. Свет мелькал где-то в стороне, голоса раздавались как будто из глухой утробы ада. Я освещал фонариком текущую по реке мертвого советского прошлого гниль; фотографировал выныривающие из воды осколки щемящего неслучившегося прошлого и ржаво-красные останки механических растений. Я наклонялся и опускал пальцы в холодную воду; вытаскивал пальцы — они становились бледно-оранжевые, как будто в воду намешали бледную нечеловеческую кровь. Я раскрывал дверцы металлических шкафов: там лежали серые от набившейся в них пыли бутылки, покрытые сантиметровым слоем грязи жестяные банки, поломанные коробочки индивидуальных аптечек, расползающиеся по швам армейские ботинки, из которых торчали скомканные полиэтиленовые пакеты: предметы быта смешались в однородную серую массу. Я боялся и одновременно желал встретить Фантомаса, но он мне не попадался; я пугался каждой тени, напоминающей человеческий силуэт, но стоило направить на нее луч фонаря, как тень тут же растворялась. Постепенно я успокоился. Здесь тварь меня не преследует: это обычное бомбоубежище. Бояться нечего.

Через четыре года я покажу фотографии этих затопленных помещений повзрослевшей Майе (ей будет шесть), и она скажет: папа, ну это же некрасиво. Почему они не могли сделать покрасивее? Я скажу: это бомбоубежище, может, оно и было когда-то покрасивее, но его бросили, и теперь там везде грязь, вода, ржавое все. Однако мои доводы Майю не убедят: нет, папа, скажет она, надо было сделать покрасивее прямо сразу, а теперь там слишком некрасиво, нет совсем ничего красивого. Я вздохну и скажу: конечно, ты права, радость моя. Майя скажет: больше не ходи туда, папа.

Впрочем, кое-что красивое в том бомбоубежище я все же нашел. Собираясь покинуть комнату, в которой не было ничего, кроме пары металлических полок и поднявшегося со дна резинового сапога, я напоследок посветил фонариком вдоль стены, и мне показалось, что в углу полки за мотком грязной гнилой веревки что-то лежит. Осторожно ступая в воде (тут легко было споткнуться), я подошел к полке и сунул руку за моток; не без труда нащупал небольшую коробочку. Вытащил и посветил на нее: это была деревянная шкатулка, обшитая кожей; симпатичный сувенир. Она показалась совершенно неуместным предметом в этом месте. Мне в голову не могло прийти, зачем кому-то оставлять здесь шкатулку.

— Вовка!

Я сунул шкатулку за пазуху. В комнату, тяжело дыша, заглянул Дима.

— Вот ты где. Пошли со мной, я нашел лестницу наверх.

— Ты чего так запыхался?

— Да, блин, вас искал.

— А Крупковский с Юлей что?

— Они в прачечной, выбирают место, как бы получше стиралки сфоткать.

— Ладно, пошли.

Дима привел меня к бетонным ступенькам, поднимавшимся из воды. Ступеньки упирались в металлическую дверь, запертую на засов с нашей стороны. За дверью слышались неразборчивые голоса, сквозь узкие щели сочился слабый электрический свет.

— Это дверь на завод, сто пудов, — прошептал Дима.

— Голоса слышишь?

— Чопы.

— Ага, чопы.

Какое-то время мы стояли молча, прислушивались. Нам показалось, что голоса стихают. Охранники ушли. Дима поднялся по ступенькам, прижал ухо к двери.

— Вроде тихо.

— Тебе не кажется странным, что дверь заперта с нашей стороны? — спросил я.

— Кажется. Ну что, погнали?

Дима попытался отодвинуть засов: неудачно.

— Ржавый, сволочь, — пробормотал Дима. — Вовка, помоги.

Вместе мы потянули засов, и он отодвинулся с ужасным скрипом. Мы замерли: услышали нас или нет? Но голоса бубнили где-то совсем далеко, как во сне. Дима приоткрыл дверь, выглянул. Затем полез внутрь, я — за ним. Мы оказались в освещенном электрическим светом коридоре. Коридор уходил далеко влево и вправо, и где-то там в желтой дымке сворачивал. Двуцветная (белый и голубой) стена грубо переходила в большое панорамное окно из мутного оргстекла. За окном мелькали размытые тени и пятна оранжевого света. Голоса снова стали громче, но все же звучали достаточно далеко, чтоб мы обеспокоились.

Рядом с дверью находился щиток с большой желтой наклейкой «Опасность поражения электрическим током».

— Давай пощелкаем выключателями? — предложил Дима.

— С дуба рухнул?

— Ну а чё?

Я, пригнувшись, подошел к окну и попытался что-нибудь разглядеть. Но по двигающимся теням ничего понять было невозможно: даже расстояние, на котором чопы от нас находятся. Далекие тени расползались по поверхности оргстекла. Я услышал шорох и повернул голову: Дима крался по коридору.

— Ты куда? — прошептал я.

— Хочу заглянуть за поворот.

Послышались глухие шаги. Зароптало эхо: бум-бум-бум. Кто-то где-то двигался. Дима замер: тоже услышал. Шаги явно приближались. Дима кинулся обратно к двери. Я оказался рядом через секунду. Мы нырнули в черный проем, замерли на спускавшихся в воду ступеньках, прислушались: шаги остановились на несколько секунд и снова зазвучали. Мы потянули засов. В этот раз он двигался почти беззвучно. Дверь была заперта. С колотящимися сердцами мы стояли и ждали. Но шаги больше не приближались. Может, они направлялись в другое место с самого начала, и мы зря паниковали; в коридоре из-за эха сложно было понять, кто и куда идет.

— Может, там вообще нет людей, — прошептал Дима.

— А кто разговаривал?

— Духи этого места.

— А, ну да. Точно.

— Они как тени, — сказал Дима. — Ну ты сам видел: только тени — и больше ничего.