Мачей Малицкий - Всё есть

Янек сидел в кресле. Читал книгу. «Это мы — рыбы. Антология». Пес спал на диване, уткнувшись мордой в подушку. Злобно зыркнул одним глазом и перевернулся на другой бок.]

— Привет, Янек.

— Привет. Оттянулся?

— По полной программе.

— Видно.

— Душ и спать. Можешь остаться? Разбудишь.

— Могу. В котором цасу?

— Сейчас сколько?

— Десять.

— В три. Я должен позвонить Зосе.

— Хоросо. В цетыре.

— Идет.

[Сбросил рюкзак и вошел в ванную. После душа, когда протянул руку за дезодорантом, на полочке под зеркалом заметил странную баночку.]

— Янек, что это?

— Дезодорант. Попробуй, теплый.

— Это как?

— Сам сделал. Меня всегда раздразало, сто дезодоранты холодные. Неприятно. Вот я и сделал. Теплый. Приятно.

— Как?

— Невазно. Просце простого.

[Внезапно решил, что пойдет спать наверх. Пусть Янек цитает, а Пес спит. Взобрался по крутой лесенке, приподнял дверцу. Матрас ждал. Заснул мгновенно — не успел голову положить.]

— Мацек, цетыре.

[Открыл глаза. Увидел на полу голову Янека. Не сразу понял и оценил картинку.]

— Спускаюсь. Сваришь кофе?

— Сварил. Здет.

[И в самом деле. Кофе и сигареты. Закурил, отхлебнул, проглотил. Смешал дым с кофе. Подошел к телефону.]

— Добрый день, Зося.

— Привет, пап. Живой? Гейпапарара.

— И не говори. Едва.

— Слышно. Ну так что?

— Пожалуй, да. Да.

— Правда?!

— Да.

— Я могу сказать Марысе, и…

— Да. Позвони в воскресенье. Решим, когда.

— Когда? Сразу, не откладывая.

— Не откладывая. На будущей неделе.

— Точно?

— Точно.

— Звоню в воскресенье. Попозже. Вечером. Не забудь.

— Звони. Не забуду.

[Не откладывая.]

— Янек?

— Да?

— Где ты, вообще-то, живешь?

— Где придется.

— Хотел бы здесь?

— Спрасываес! Благодаря куце новых книг, которые я процитал, нахозусь под гнетусцим впецатлением от собственного невезества. А как зе ты?

— Приходи в воскресенье. Поговорим.

— Утром?

— Вечером.

— В воскресенье вецером. Идет.

[Посидели. Помолчали. Янек поставил часть книг на место. Изрядную стопку оставил на столе.]

— Зур. Я сварил. Рзаной хлеб, яйца, колбаса (не белая), грудинка, картоска — мозно подзарить, или гренки, остались от лукового. Пес назрался до отвала. Цветы политы. Поцта на столе. Сообсцений не было. Никто не звонил. Никто не приходил. Шесть раз ходили на реку, — сказал уже с порога.

— Ты сказал «шесть»?

— Ошибся. Сесть.

[Жур. В таком состоянии панацея. Съел три тарелки, две с картошкой, одну с гренками. Только теперь толком поздоровался с Псом, который, укоризненно на него глядя, нехотя перебрался с дивана на кресло. Взял с полки всякую всячину и лег на согретую подушку.]

[…] Однажды воскресным июньским днем пошел на реку, в рюкзаке нес сосенки, выкопал их из цветочной клумбы, мама привезла с кладбища два прутика и воткнула в землю между клематисом, тюльпанами и рододендронами, через год прутики пустили побеги, обсыпанные мелкими иголочками, они боялись деревьев, э, нет, они любили деревья, боялись деревьев, растущих не там, где надо, например, могучую шелковицу — ее корни наклонили ограду в том месте, где с ней соприкасалась калитка, поэтому калитка не закрывалась либо, если ее захлопывали с силой, не открывалась, или грецкий орех — его корни вспучивали подмуровку, и так далее, поэтому он нес в рюкзаке два прутика в пластиковых мешочках с землей и синюю лопатку, ага, недавно услыхал, что нельзя ничего приносить домой с кладбища, это приносит несчастье, да, он решил посадить сосенки на опушке соснового леса на первой поляне, помнил, как лет тридцать назад этот лес сажали женщины в зеленых комбинезонах (а может, это были солдаты?), он, пожалуй, больше всего любил именно эту поляну, вот где хорошо было бы поставить дом, да, присел с краю на корточки, достал из рюкзака два мешочка и лопатку, вырыл ямки, сунул туда саженцы, осторожно, чтоб не осыпалась облепившая корни земля, присыпал сверху, утоптал, набросал палой листвы, красиво, как будто всегда тут были, как будто тут выросли, кинул в рюкзак лопатку и пустые пластиковые мешочки, когда возвращался домой, вспомнилась фраза, которую мама произнесла у калитки: «помни, когда я умру, выкопай эти сосенки и посади в изголовье могилы», «хорошо, мама», — ответил. […]

— Гейпапарара, — сказал Псу и заснул.

[Разбудил его телефон.]

— Гейпапарара, Мачек. Как доехал?

— Привет, Мачек, как мило, что ты звонишь. Доехал прекрасно. Спасибо за гостеприимство. У тебя чудесные приятели. И приятельницы. Очень мне понравились. Передавай всем привет. И благодарность. Да, коли уж позвонил, скажу сразу: возможно, это мой последний визит в институт, в такой роли наверняка последний. Я имею в виду встречи. Не спрашивай. Придет время, объясню.

— Ты меня удивляешь, Мачек. Но… просьба есть просьба — не спрашиваю. Догадываюсь, что причины серьезные. В любом случае, мы очень тебе признательны, что помог так интенсивно и разнообразно скоротать время.

— Да. Как прошел день после моего отъезда?

— Не успел отойти твой поезд, появилась КПМ. Сказала, что на время завязывает с дурью, — надо учиться. Вечером я пошел во «Фрак». Диван, знакомые. Сидим, вдруг у одной дамы зазвонил телефон. КПМ. Говорит, что едет в какой-то машине по какому-то городу и что жутко обдолбанная. Потом мы перешли в «Пиранью», и начался процесс постепенного увядания. Вообще-то, я только что проснулся. Ты помнишь, что́ Арек хотел купить в магазине канцтоваров?

— Помню: тетрадь в кружочек, чернила для первого класса и глобус Катовице. А помнишь, что он сказал про видок КПМ, когда она утром пришла на кухню?

— Помню. А про Китай?

— Конечно: затерявшаяся в горах деревенька, двенадцать миллионов жителей. Тарахтел как заводной. А корейская пишущая машинка? А стихи Антона, в особенности эти, о его любимой футбольной команде?

— Ты прав, тарахтел как заводной. Ну пока. Катись в жопу.

— Спасибо. Спасибо за звонок. Иди на хер.

[Подмигнул псу. Примерно год назад, в разговорах с ребятами из института, особенно по телефону, завели привычку так выражаться; традиция? игра? Не все ли равно, как сказать — да хоть горшком назови… Посылали друг друга с удовольствием, но следили, чтоб не переборщить. Игра неизменно их забавляла.

На принтере лежало сообщение. Из серии доносов.]

Хочу купить новый вентилятор, медный, полный улёт.

[Нет. Два сообщения.]

МОF-177. Самая пористая субстанция на свете. Поверхность одного грамма (клянусь) — четыре с половиной тысячи квадратных метров (семнадцать теннисных кортов). Разумеется, нужно измерить снаружи и внутри все горы, дыры и щели.

[Почувствовал голод. На дверце холодильника стояла бутылка молока, а на полочке лежал брусок масла. Проверил штамп и дату — четверг. Старушка. Янек принес. Достал из хлебницы одну буханку. Витек был прав. Совсем свежая. В первую минуту даже показалось, что теплая. Хорошие травки. Не показалось — хлеб действительно был теплый, масло на нем таяло как на гренке. Очень хорошие травки. Намазал несколько ломтей. Каждый второй кусок совал в пасть Псу. Тот стоял начеку.]