Мачей Малицкий - Всё есть

— Угу. Всего хоросего.

— Смеесься?

— Упаси бог. Это я машинально. Извини.

[Ушел. Скрипнула калитка. В окно влетела бабочка, покружила над столом и мягко приземлилась на диск, торчащий из изрядной стопки книг. Махаон? В бабочках не разбирался. Лимонница, вот и все. А белая? Белянка? Наверно, так. А те, у которых на крылышках (крылышки?) есть хотя бы тень рисунка, все махаоны. У этой, с диска, рисунок был. Вовсе не тень. Отчетливые кружки, жилки и каемки всех цветов радуги. Павлиний глаз? Дунул на насекомое (насекомое?). Чушь какая-то. Бабочка улетела тем же путем. Взял диск. Семейство играет на инструментах, сделанных из убитых собак. Отложил прозрачную коробочку в сторону. «Послушаем очень громко завтра вечером», — сказал Псу. На сегодня у него были другие планы. Вздремнуть. Компьютер. «Всё». Задолженности. Второй завтрак — заметил, что Янек оставил в холодильнике несколько крутых яиц. Сомневаться не приходилось — на каждом надпись: Я КРУТОЕ. Янековы писанки. Заварил крепкий чай. Отрезал несколько ломтей хлеба (хлеб все еще теплый). Что к яйцам? Сардины? При условии, что есть лимон. Есть. Сардины. А на десерт груша. Две груши. И горсть лесных орехов. Напоследок кофе. Сигарета. Перед тем второй завтрак для Пса. Сухой корм, сардины (без лимона), вода. Хорошо. Когда засыпали, наевшиеся, зазвонил телефон. Пес спрыгнул с кресла.]

[Треск, писк, гудение.]

— Слушаю.

[Тишина.]

— Për pakä do bëhet fjalim.

[Мужской голос.]

— Алло!

— Ju lutem flitni.

[Тот же голос.]

— Алло!

— Мачек? Лысая. Наконец-то. Я задержусь. Возможно, даже на год. Отец подарил албанскому народу фабрику туалетной бумаги (эту, за городом). Я не хотела раньше говорить. Он попросил, чтобы я тут, на месте, за всем приглядела. Права собственности, условия, договора, планы, всё. Ужасно сложно.

— Богатей раздает, — пробормотал.

— Что ты сказал?

— Ничего. Как ты?

— Хорошо. А ты?

— Так себе.

— Что это значит?

— Хорошо. Витека видела?

[Тишина. Сквозь треск пробился голос.]

— Na falni, por nukë është gabimi jonë.

— …чек? Слышишь? Он сказал, что они извиняются, но это не их вина. Не видела. Он в горах.

— Ты знаешь язык?

— Да. Пропадаешь. Я напишу. Дер…

[Тишина. Вдруг очень отчетливо услышал обрывок разговора.]

— Kurë do të vini?

— Të shtunen.

— Na e sjell një dele.

[Бряк. Частые гудки. Положил трубку.]

— Лысая звонила, — сказал Псу.

[Вернулись на свои места. Диван, кресло. На этот раз никто не помешал. Заснули мгновенно. Сколько проспали? Кто его знает. Где часы? Сереет — сумерки. Хочется есть. Встал. Минут через пятнадцать сидел за последней порцией жура и читал всякую всячину. Пес тоже ел. Любил жур.]

[…] Поздно вечером поехали на такси на Нове Място. Вначале сунулись не туда, но не там надо было заплатить за вход, платить не хотелось, внимание привлек еще открытый в эту пору книжный магазин, подошли к широко распахнутой двери, поняли, что это не книжный, хотя внутри стояли стеллажи с книгами, спросил у молодого человека в странной фуражке: «что это?», «клуб студенческой корпорации, созданной в Латвии в девятнадцатом веке», — ответил тот, «пиво есть?», «организуем», организовал, пошли пешком в другой клуб, отхлебывая по дороге, нашелся свободный столик, спросил у официантки, что делать с собственным пивом, «вылить или спрятать», спрятали бутылки под стол, быстро с ними управились, заказали легально, пили, ели, когда отливал, в туалет вошла девушка, «ой, извините», — сказала, «это вы меня извините», через час перебрались в паб, сели за столик в первом зале, остались вдвоем с приятелем (приятельница ушла, меньше чем через сутки она улетала в Париж), поднялись в третьем часу, поначалу возникла идея пойти пешком (мост, прямехонько, час), но первые же неуверенные шаги заставили изменить план, расстались на кругу, пошел на остановку, через минуту приехал шестьсот пятый, сел и тут же понял, почему в набитом автобусе нашлось свободное место, от спящего рядом бомжа жутко воняло, однако усталость не позволила встать, на мосту всплыл фрагмент разговора с корпорантом, у которого он спросил: «у вас есть какая-то программа?», «о да: Польша, Польша, Польша», улыбнулся, потому что внезапно вспомнил, что через несколько часов поедет с шахматисткой на рыбалку.

По дороге вспомнились три выражения из газеты, которую прочел в редакции: в одиннадцать дня («просто, не оставляет сомнений, требует писать „в одиннадцать вечера“ вместо кошмарного „в двадцать три часа“», — подумал); один черт знает (о человеке, которого автор потерял из виду); и щенок сопливый (о славном и способном, но неопытном пареньке, с большой симпатией), проходя мимо кабака («Sport Pub Nino»), задал себе вопрос: «почему я именно это запомнил?», через несколько шагов нашел ответ: «чисто, просто, однозначно и по-польски, ясней ясного», — сказал вслух, а пожилая женщина, с которой как раз поравнялся, ответила: «добрый вечер».

Появилась новая дама, крупная крашеная брюнетка, хорошо известная — к их удивлению — завсегдатаям заведения, у нее было несколько кликух: Лабиринт, Питерпэнка, они тут же придумали новые: Склепы Ватикана, Линия Мажино, в тот же вечер приятель сломал стул (сел, спинка отвалилась, ноги, немой фильм), а другая дама (прекрасно им известная) сказала: «скажите приятелю, чтоб не смущался, это всего лишь стул», ели слоуфудовскую говядину, вышли как обычно в девять, часть разъехалась и разошлась по домам, часть перебралась в паб, где по телевизору с выключенным звуком шла музыкальная передача, а громкая музыка неслась из колонок, «картинка не совпадает со звуком, а подходит, всегда подходит, это страшно», — сказал приятель.

Шел быстро, не хотел опоздать на вечернюю шахматную партию, подлетел к остановке в последнюю секунду, пробился сквозь неожиданную в этот час, подбежал к последней двери двадцать четвертого, ногу негде поставить, краем глаза заметил, что у передней двери следующего вагона посвободнее, втиснулся на подножку, дверь захлопнулась, тронулись; за кругом с удивлением увидел, что трамвай сворачивает налево, вышел на ближайшей остановке и тут же понял свою ошибку, дверь, которую он принял за переднюю второго вагона двадцать четвертого, была передней дверью первого вагона двадцать пятого, входя к шахматистке, сказал: «извини, задержался в редакции» (уж ей-то ни за что бы не признался, что такой растяпа), «не беда, садись, покажу тебе очень забавный дебют, придумала сегодня утром в киоске», — сказала она и погасила в комнате боковой свет.

«На днях я тут услыхал, что с тысяча девятьсот шестьдесят пятого рябиновка сильно испортилась, ага, и что в сороковые годы в Служевеце было классно, гораздо лучше, чем в Скарышевском парке», — сказал Т., «в каком смысле?» «ну, понимаешь, охота на мальчиков, принести что-нибудь из бара?» — Т. встал, одернул черную водолазку и пошел к стойке, «я читал дневник Ивашкевича за 1965–1968 годы, тогдашняя атмосфера, сантосовско-служевицко-скарышевская», вернулся Т. с тремя бутылками пива и стаканчиком dark whisky, «Джеймс Шульер в поэме „The Morning of the Poem“ спрашивает: „можно ли вычитать что-нибудь между строк?“ и сразу отвечает: „нет“» — сказал А. […]