Мачей Малицкий - Всё есть

[Затушил сигарету. Неторопливо пошел в сторону магистрали. Ни с того, ни с сего вспомнились серые бетонные плиты, соединенные стальными прутьями, почему-то похожими на гигантских влажных виноградных улиток. Бетонка начиналась сразу за виадуком, в трех-четырех километрах от станции в Е., и бежала с небольшими перерывами и переходами на другую сторону угольной магистрали аж до З. — в тот день погода была хорошая, солнце, легкий ветерок, прохладно. Он прошел несколько сот метров, снял рюкзак, сел на микроскопический островок мха, съел бутерброды, запил водой, закурил. Когда вставал, справа подъехали двое пацанов на велосипедах, «вы куда?» — спросил младший, «куда глаза глядят», «далеко?», «далеко», «мы вас проводим», «хорошо». Расстались через несколько минут, он не был хорошим собеседником, да и дорога внезапно оборвалась перед виадуком. Поднялся на насыпь, увидел внизу по другой стороне серую бетонную полосу, помахал ребятам, они помахали в ответ. Пересек рельсы, спустился с насыпи, поправил лямки рюкзака и пошел вперед. Возле этой магистрали дороги из бетонных плит не было. И он не тащил рюкзака. А тогда… другие были времена. Другая цель и причина. Да и погода. Только птицы так же горланили. Всплыло еще одно воспоминание. Гостиница. Рассвет. Они с Анджеем в номере на двоих. Из расположенного поблизости парка через открытое окно доносились птичьи голоса. «Зяблик?» — спросил он. «Нет. Малиновка. У зяблика довольно быстрая трель, состоящая из трех частей, с подчеркнутым концом: пинк, ирр; налету: жип. А у малиновки не очень громкий, как у флейты, каскад быстро повторяющихся серебристых тонов: цити-цити-дзи-трили-лили, ни одного неприятного звука». «Ты прав, малиновка. Пива?» «С удовольствием». Улыбнулся. Перешел на другую сторону магистрали. Сел под трехствольной сосной, к которой кто-то прилепил желтый листок с черной надписью: ПРЯМОЙ ПУТЬ НА КРАЙ СВЕТА. Оторвал листок от коры. Закурил. Посмотрел на небо. Чайки и орлы. Через час двинулся обратно. Поезд стоял, Толстый рисовал, Дед наблюдал. Помахал им и вошел в столовую. Сложил желтый листочек вчетверо. Спрятал в рюкзак. В блокнот. Достал из холодильника бутылку молока. Вышел. Подошел к художнику.]

— Позвони Лысой, — сказал Толстый и протянул ему телефон.

[Набрал номер.]

— Что-нибудь случилось? — спросил.

— Нет. Хороший свет. Приехали фотографировать картину. Я возьму Пса и пойду часа на три-четыре домой. Вернешься, как говорил?

— Да.

— Жду с ужином.

[У Лысой была одна картина. Огромная. Шесть на три. Зал кафе. Зеркала. Почти пусто. На одном из стульев сидит собака, на заднем плане — спина женщины в желтом платье. Она размашистым шагом направляется к двери, ведущей в подсобку. В правой руке — большая черная кожаная сумка. Из собачьей пасти вылетает облачко пара. Художник поместил в нем надпись — название картины:

УВОЛЕННАЯ С РАБОТЫ ОФИЦИАНТКА НАВЕЩАЕТ ПОДРУГ В ПОДСОБКЕ КАФЕ «ЛЮБИТЕЛЬСКОЕ»

Многие музеи и галереи хотели купить картину. Лысая упорно отказывалась. Несколько раз соглашалась дать картину напрокат, о чем свидетельствовали многочисленные штемпели на оборотной стороне холста. Штемпели галерей и музеев со всего мира. Документация путешествий и экспозиций.

Вернул телефон Толстому.]

— Заканчиваешь?

— Да.

— Почему рельсы искажают перспективу? Почему чем дальше, тем они шире?

— Не знаю. Сам только что заметил. Тебе нравится?

— Очень. А тебе, Дед?

— Тоже. Хочется пойти. Как возвращаешься?

— Этим, в пять тридцать.

— Поешь?

— Нет. Лысая ждет с ужином. Толстый, попрощайся за меня с Витеком и Инженером. Ты когда за ними поедешь?

— Скоро. Через час. Около пяти.

— Уже четыре.

— Почти.

— Я собираюсь.

— Спокойно. До станции идти четыре минуты.

— Ты меня знаешь.

— Верно. Знаю.

— Ну, пока, Толстый.

— Пока. Жаль, что не мог посидеть с вами вечером. Они ведь могли заказать картину по телефону. Кланяйся Лысой.

— Проводишь, Дед?

— Нет. Надо починить водонагреватель в столовой.

— Тогда пока, Дед.

— Пока. Привет Лысой. И Псу. Я приеду в воскресенье в костел. Загляну.

— Костел закрыт. Но ты приезжай.

— Как это — закрыт?

— Я на днях туда заходил. На лесах суетились маляры в белых комбинезонах. Мастер сидел в исповедальне, курил сигарету. «Эй, Малыш, блядь, не брызгайся», — крикнул. «А ты не матерись в храме», — огрызнулся Малыш. «Да он же не работает, дароносицы нету, красная лампочка не горит», — буркнул шеф и стряхнул пепел в спичечный коробок — оттуда вырвался огонь и дым. «Етить твою мать», — завопил он, подбежал к ведру, сунул в него обожженную руку. «Это краска!» — «Ну и что, зато холодная». — «Боженька покарал». — «В этом костеле боженьки нету». — «Как так?» — «Отпуск, каникулы, ремонт». — «Ты что несешь?» — «То, что слышишь. Гляди, лампочка не светит, боженька уехал, взял рюкзак, палатку и поплыл на байдарке, ему тоже отдохнуть надо». Мастер вынул из ведра белую руку, погрозил лесам и вернулся в исповедальню.

— А, ремонт. Не приеду. Поеду в восьмую деревню.

— Жаль.

— И мне жаль. Ну бывай.

— Бывай.

[Забрал из столовой рюкзак. Неторопливо пошел по направлению к станции. Сел на зеленую скамейку. Вспомнился отрывок из книги, которую читал еще в предыдущем доме.]

[…]Затем, подстегиваемый жаждой приключений, он отправился на прогулку, дорога повела его через поля, леса, луга, деревушки, города, реки, моря, все время под дивным небом. И полям, лугам, дорогам, лесам, городам и рекам поэт постоянно повторял: «Ребята, вы у меня в голове. Но не вздумайте теперь вообразить, будто производите на меня хоть какое-то впечатление». Вернулся домой, не переставая посмеиваться в душе: все это у меня в голове, в голове — все по порядку. […]

[Тишина, одни только птицы. Закурил; «ребята, вы у меня в голове», — подумал и усмехнулся.

Поезд приехал минута в минуту. Садясь в вагон, посторонился, чтобы пропустить старика с рюкзаком. Прошел в коридор, открыл первое же окно. Старик спрыгнул с перрона и быстрым шагом направился в сторону гор.

«Где-то я его уже видел», — подумал.]

— Странный какой свет. Один сошел, один сел. Поехали, — услышал голос начальника поезда.

[Вошел в купе. У окна сидел молодой человек. Закинул рюкзак на полку. По оконному стеклу, вероятно, под влиянием высокой температуры, плавали характерные графические знаки запрета: НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ И НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ БУТЫЛКИ. Да. Плавали. Отдельные элементы пиктограммы располагались на стекле в разных местах и мало напоминали оригиналы из-за волнистости изначально прямых линий. «„Плавающие запреты“ — неплохое название», — подумал.]

— Здравствуйте, — сказал.

— Jó napot. Furcsa fény, — ответил молодой человек.