Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

— …которым Давид убил Голиафа, — кивнула она. — Вероятно, он — какой же ещё? Вроде бы с Давидом никаких других камней не связывают. Можно предположить, как ты говоришь, что Вальтера искали благодарные потомки только ради того, чтобы с почестями предать его земле, но, если взять во внимание, насколько эти потомки прагматичны, то естественней ожидать, что они искали не самого Менялу, а именно этот камень. Вероятно, его хранили на протяжении тысячелетий, и с Менялой он исчез.

— Камень Давида! — повторил Киш возбуждённо. — Невероятно! Значит, всё было устроено ради него! Интересно, зачем он им? По идее, ему цены нет, но зачем конкретно? А, может, он ценен для них сам по себе? Возможно, среди властителей мира есть свои коллекционеры, а что им ещё коллекционировать, если не само Время?

— Думаю, всё проще: наверное, они воют с какой-нибудь другой глобальной группировкой и рассчитывают победить с помощью Лапис Давидис.

— Каким образом?

— Откуда ж мне знать, Киш? Вероятно, они считают, что камень обладает чудодейственными свойствами.

— Но ведь дело не в камне, а в Давиде, — машинально возразил он. — Для сражения с Голиафом Давид взял первый подходящий для пращи камень. Глупо думать, что он выискивал какой-то волшебный булыжник!

— Ну-у… — протянула Варвара, не соглашаясь, — для чудотворных икон, насколько мне известно, тоже никто не ищет волшебного дерева, чтобы потом сделать из него волшебную доску. Тем не менее, чудотворные иконы появляются…

— Хм. Это верно, — вынужден был согласиться он. — У меня есть друг, его зовут Игорь, по прозвищу Шедевр… он как раз иконописец… кстати, надо вас познакомить… так вот, он окончательно разочаровался в обычном искусстве после того, как у него однажды стала мироточить фотография чудотворной иконы. Он где-то сфотографировал мироточащую икону Успения Богородицы, и в праздник Успения на этой фотографии тоже появились капельки миро. После этого, собственно, он и решил стать иконописцем…

— Ты тоже видел эту фотографию? — Варвара посмотрела на него с любопытством.

— Ага, — кивнул Киш, — он тогда её всем показывал. Но ты же понимаешь, что это совсем другое дело…

— Другое, — согласилась она, — но если это понимаем мы с тобой, то не думаю, что они совсем уж не разбираются в таких вещах. В конце концов, если бы магия не работала, в неё бы никто не верил, но она работает. Видимо, камень и помог Вальтеру не разбиться, когда его дефенестрировали.

— Почему ты думаешь, что именно камень, а не что-то другое?

— Это не я так думаю, это они так думают. Зачем гадать, Киш? Ты сам сказал, что почувствовал себя участником какого-то магического акта или эксперимента. И он, действительно, так и выглядит. Значит, те, кто его устраивал, обладают магическим мышлением. Или же для них все средства хороши, и магические тоже. Но если они устраивают магический эксперимент, то и результата ждут магического. Если они ищут камень, то, очевидно, придают ему не просто культурно-музейно-коллекционерское значение, а магическое. И наоборот: сам способ поиска говорит об их уверенности в том, что магический камень можно найти во времени только магическим способом.

— Ты права, — подумав, согласился Киш, — ведь магия — это как раз и есть восприятие религии как технологии: условно говоря, поставил свечку — грех простился, большую свечку — за большой грех, три свечки — за три греха, и так далее. Или как если бы всякий раз ждать, что каждая фотография мироточащей иконы тоже станет мироточить. Твоя версия о противоборстве с какой-нибудь другой глобальной группировкой неплохо объясняет, зачем о материализации Вальтера надо было сообщать всему свету. Если им нужно было просто вернуть тело Эго, то они могли просто при нас же забрать его и увезти. То же самое, если им нужно было просто убедиться для самих себя, что им под силу проворачивать подобные эксперименты. А здесь, действительно, похоже на оповещение об обладании новым оружием.

— И это ещё один аргумент в пользу того, что Вальтер сказал lapis, а не laris, — подсказала Варвара. — Если бы им нужен был только сам Меняла, то зачем было сообщать о нём в СМИ? А вот если они добыли Камень Давида, то это уже не частный поиск пропавшего родственника, а кое-что побольше.

— Пожалуй, так, — согласился Киш. — Ты права, ты невероятно права: благодаря вниманию к деталям, ты разобралась в этом деле гораздо лучше меня. Открой же, о мудрейшая из мудрых, ещё один секрет: каким волшебным образом камень Давида связан с твоим уходом? Твоё объяснение — оно всё время отодвигается, как горизонт. И, знаешь, что меня прямо-таки потрясает? Ты всё это время, практически с самого нашего возвращения из Праги, знала разгадку и молчала! Знала и молчала — это же уму непостижимо! Почему? И для чего ты сделала татуировку камня, да ещё назвала её Браслетом? Хотя почему — Браслетом, теперь понятно — намёк на руку и одновременно ассоциация «браслет — драгоценности — драгоценный камень — обычный камень». Но почему татуировка именно на попке?

— Это было небольшое хулиганство, — Варвара слегка улыбнулась и покачала головой, словно речь шла не о ней самой, а о ком-то другом, чью выходку она не одобряла, но могла понять. — Из лучших побуждений. Но ты вправду не понимаешь? Всё просто, Киш: дефенестрация, Вальтер Эго, связь времён — всё это было твоё дело, а не моё. И если бы я сразу рассказала тебе о камне, это было бы большое свинство на самом-то деле. Ты мне здорово помог с Францем и при этом очень деликатно и благородно дал мне самой додуматься до самой главной мысли — не отнял радость самостоятельного открытия, сохранил ощущение, что это сделала я, а не ты. Пусть и с твоей помощью, но всё же я. Было бы ужасно неблагодарно и некрасиво отнять у тебя возможность самому догадаться о камне.

— Как видишь, я всё равно не догадался, — Киш сокрушённо помотал головой. — Но почему-то не жалею. Наверное, если бы ты обо всём рассказала сразу, то меня бы это действительно задело, а сейчас почему-то нет. Значит, ты сделала татуировку на попке, чтобы видеть её мог только я, и при этом твёрдо дала понять, что татуировка связана с Прагой. Что ж, теперь это выглядит не слишком сложно, но я не догадался. А что случилось потом?

— Мне стало страшно, — призналась она. — Ты совсем не вспоминал Прагу, и мне показалось, что это неспроста. И тогда я подумала… ты только не смейся… и не обижайся… я подумала, что ты «грустный» — тебя сделали «грустным» в одной из твоих командировок.

— Ты угадала, — кивнул он, — так и есть. Извини, что раньше тебе не говорил. Но, кстати говоря, не вижу в этом ничего предосудительного. Беспамятство в нашем мире невысоко ценится, но всячески приветствуется, разве не так?