Владимир Березин - Он говорит

И в этот момент у меня упали штаны.

Я и не верил, что так бывает. Штаны упали как во французских комедиях с Луи де Фюнесом.

Штаны упали, а у меня над головой — дверь.

Это было немыслимо дурацкое зрелище (я думаю). К тому же, я сэкономил на нижнем белье.

Надеюсь, что мальчик меня не видел, это была бы для него травма похуже облезлого монстра за сараем, помнящего похороны Сталина.

Я сделал несколько шагов, стреноженный штанами, и всё же кинул дверь через забор.

Тут мораль в том, что это, конечно, неловкая ситуация, но прошедшая в своей неловкости ту грань, когда тебе стыдно.

Становится даже как-то весело.

Я предупреждал, что начну издалека.

Приехали мои друзья. Приехали пьяницы и трезвенники, успешные люди и те, кто спрятался от жизни в кокон стариковских квартир.

Приехал и один наш бизнесмен с супругой. Они жили образцовой семьёй — с детьми-полуиностранцами, с домом где-то в Италии, где у них стояла яхта, и мы, подчиняясь насилию, разглядывали снимки под звучные рассказы про стаксели и бом-брамсели.

Они оба были красивы, и оба — чуть подправленной дорогой красотой.

И машины у них были какие-то особенные, чуть не гоночные — как раз новая застряла рядом с моим дачным посёлком и мы совместно выковыривали её из глины.

В этот момент они начали ссориться. Они стали ссориться уже в тот момент, когда лежали в этом своём лаковом гробу на колёсах, будто Пётр и Феврония. Да, знаете, есть такие автомобили, где не сидят, а лежат.

Есть ситуации в обществе, когда тебе неловко, например, когда при тебе ругаются твои друзья. Ты чувствуешь себя неловко просто от того, что стоишь рядом. К тебе претензий нет, но ты в это вовлечен. Однако есть ссоры, что перерастают в безумный скандал, всё — на люди, летает пух взрезанных перин, ты узнаёшь тайны чужой жизни не потому что хочешь узнать, а потому что они летают мимо тебя, будто посуда, которой перекидываются супруги.

Был такой у нас приятель X., что ходил с супругой ссориться в гости, потому что она в раже била посуду. У них в доме давно, кажется, случился дефицит тарелок, отчего они били чужие — в гостях.

И вот, слово за слово, эти мои знакомые чуть не вцепились друг в друга.

Мы, оставшиеся, стояли молча, застыв в странных позах — я с тарелкой слив, другие — кто со стаканом, а кто с вилкой в руке. Кто-то попытался свести дело в шутке, да какое там!

Исповедальный накал нарастал, мы узнали, что жена согрешила с пасынком, а муж прятал на яхте кокаин. Мои пьяницы забыли прихлёбывать, и рюмки дрожали у них в руках. Муж уже обещал застрелить жену, а потом застрелиться сам, благо оружия в их доме хватало. Жена отвечала, что прокуратура узнает всё, и родственники супруга будут разорены до седьмого колена.

Это примерно как с моими штанами — была пройдена грань, отделяющая неловкость от священного безумия, в котором мы все, знавшие их давным-давно, стали актёрами второго плана на полянке перед моим домом. Перестало быть страшно — можно было всё. Ссора протекала через нас, будто толпа гопников мимо статуй в Летнем саду.

Это уже было уже не случайно подслушанными тайнами, не шорох чужого грязного белья, а фейерверком безумия, водопадом страсти и лесным пожаром сгорающих репутаций.

И в этот момент я увидел соседского мальчика, который смотрит на нас, стоя под сливами.

Он смотрел на нас огромными от ужаса глазами.

Мама у него, видать, отлучилась.

Она сожгла бы нас всех».

Он смотрит перед собой и говорит: «Ты вот подумай, как странно мы помним прошлое. Ну, странно, какой-то анекдот помнишь, а то, как, казалось, помирал — не помнишь совсем. Было что-то, картинка мутная, всё будто в тумане. Меня как-то под суд отдавали — вернее, так только говорится, следствие было. Светило мне года три — один паренёк у нас на буровом станке нарушил правила техники безопасности, ему ногу и зажевало. Кого под суд? Бурового мастера. Мучился я страшно, а прошли годы — не помню ничего. Следователь был, красивая кажется, женщина. Но что и как — не помню. Будто бредёшь в тумане на рыбалку, сыро как-то и зябко, и ничего больше. А вот была у меня девушка, ну, то есть, как была — я её любил, а у неё было сперва одно замужество, потом другое. Мы с ней даже не… В общем, глупо довольно было, а время шло, подвалили новые времена. Она работала в какой-то конторе. Ну, бизнес там, деньги зашелестели. Появились новые привычки — ну там корпоративные пьянки. У нас-то всё было по-прежнему. Как-то решили всей бригадой не пить. Два дня не пили, а потом, как выходили за ворота рабочей площадки (мы тогда на Парке Победы бурили), Павел Митрич наш и говорит, а давайте, дескать, по баночке пивка. Ну, это ж вроде и не пить, да только потом такое началось, что я по дороге домой я до Рязанки восемь пересадок насчитал.

А те, кто в чистоте работал, пили по-другому, почище, значит. И вот девушка эта, про которую я рассказываю, тоже в них не крайняя была. Возвращается, значит, она как-то домой, машины у неё тогда не было, выходит из метро и ждёт троллейбуса. Троллейбуса всё нет, время идёт, и тут она решает, что живём однова, работает она в офисе и поймает машину.

Ну, вышла на полосу, руку протянула, и останавливается перед ней успешное авто. Он всё ж немного пьяна была, оттого не сразу поняла, что и водитель был хорош. Он был пьян куда больше и не падал оттого, что держался за руль. Со знакомой моей хмель мгновенно слетел — ветер свистит, машина летит, а водила ей про жизнь рассказывает.

Про то, как на брата Лёху наехали менты, и надо б откупиться, да не поймёшь как.

Или вот сестра залетела, да непонятно, делать аборт или нет. Залетела она от начальника, и, может, что срастётся. Ну и сам-то он думает, как с правами быть — права-то он потерял, и хрен поймёшь — ездить так, или что другое придумать.

Девушка сидит не жива, не мертва, и, как её довезли, дрожа вылезает прочь. Машина газует, и, стукнув урну, исчезает.

Однако ж прошёл месяц, и настала пора нового корпоратива. В этот раз она едет домой совершенно пьяная, какой там троллейбус — надо ловить, как тогда ещё по инерции говорили — частника.

Поймала. Едет.

Но вдруг понимает, что в тот же час, в том же месте поймала ровно того же мужика.

Только он теперь трезвый и её, очевидно, не помнит.

Да она-то всех разговоры запомнила, и заходит с козырей:

— А Лёха-то как? Откупился от ментов?

Тот с ужасом на неё смотрит.

— А сеструха-то как? Я бы ребёнка оставила! Вот режь меня, ешь, а оставила бы.

А водила-то уж покрылся крупным потом.

Ну, и, наконец, она про права спросила. Строго так — с правами, дескать, едем? А? А?!

Её довозят до подъезда, не взяв никаких денег, разумеется, и, сбив урну, уезжают.

Вот я тебе и скажу — хорошую я девушку знал, хорошая девушка, даже пьяная интересная. Вот явись она из того давнего прошлого, помани, всё бы бросил.