Владимир Березин - Он говорит

— Знаете у неё с головой было… — говорю.

— Да всё мы знаем, — отвечают. И трубку повесили.

Такая вот у меня грустная история была с этим племенем.

Как вспомню, так печалюсь.

А ведь жениться хотел, не знал, что нельзя».

Он говорит: «А я в педучилище преподавал. В тот момент у нас церковное возрождение началось.

Девки были пригожие и щеголяли крестиками, которые лежали у них промеж грудей. Носили и поверх блузок, то и дело совали под нос названия праздников, но без чёткого представления, когда они значатся в календаре. Эти учительницы гуляли с братками, и то и дело я видел, что их подвозит новый парень на вишнёвой „девятке“. Я как-то спросил, так одна мне сказала про своего прежнего: „Усоп“. И глаза потупила скромно так.

Мне одноклассник, он дьяконом после Афганской войны стал, рассказывал, что им часто ребятишек с окраин привозят на отпевание. Некоторые честно говорили, что усопшие — некрещеные. Так батюшка его придумал в таких случаях исполнять над мёртвым телом „чин на освящение всякой вещи“.

Ну а я этим студенткам прочитал однажды Блока, не называя, впрочем, его имени:

Ну и далее, поёт ручей, цветет миндаль, и над открытым саркофагом могильный ангел смотрит в даль. Прочитал я это, да и предложил объяснить в чём там дело своими словами. Аудитория (говорливая её часть) сошлась на том, что эта история про изнасилованную и убитую женщину, которую маньяк закопал в лесополосе.

Вот так у нас дела обстояли».

Он говорит: «Во всяком деле важна субординация и строгий порядок. Одним положено одно, а другим — другое. Кому поп, кому попадья, а кому попова дочка, как гласит русская народная мудрость. Кому колени портить в экономическом, кому пьянствовать в бизнесе, а кому принимать душ в собственном самолёте. И двигаться по этим ячейкам туда-сюда, нечего, только вспотеешь да людей потревожишь.

Я вот однажды по ошибке полетел бизнес-классом. Это много лет назад было, когда власть переменилась. Тогда всё перемешалось, субординация нарушилась и строгий порядок затрещал по швам. Так или иначе, меня сунули за бархатную занавеску в специальный закуток. Оказалось, что на этом самолёте летает Президент Северной Осетии. Бизнес-класс в таком самолёте совсем не то, что в обыкновенном. Спать там невозможно, а только пить, потому как только ты цапнешь зубами край воздушно-пластмассового стакана, как стюардессы у тебя его отнимают и доливают в него осетинской водки „Исток“. Если ты пил шампанское „Исток“, то его выливают, и льют туда вино „Исток“, а если ты вино „Исток“ пил, то вместо него льют водку „Исток“. А уж если там водка была, то плещут туда коньяк „Исток“. И всё из-за того, что Северная Осетия тогда делала половину российской нормальной водки, и семьдесят процентов всей палёной водки на свете. А насчёт процентов вина и коньяка ничего не скажу — не знаю. К тому же в президентском самолёте лететь было тяжело ещё оттого, что к тебе всё время подбегают стюардессы и тычут тебе в бок шампуры с шашлыком из осетрины.

Всё как-то непросто в этом бизнес-классе.

Но такие промашки случаются у меня редко. Обычно я к таким местам и вовсе близко не подхожу. Зачем туда соваться? Я обычный консультант. Да и избежать ненужных мест легко — от того места, в котором ты не нужен, исходит особый запах, его очень просто отличить поэтому от места, в которое тебе нужно сунуться. Но, к сожалению, иногда ветер меняется, и этот запах сложно учуять.

Ты думаешь, что идёшь куда, куда пустят, и охрана, видя твой уверенный вид, тоже проникается, и тебя пускает. Охрана ориентируется по запаху, она может учуять от тебя неправильный запах, когда от тебя пахнет, скажем, селёдкой или банными вениками, или, к примеру, свежесмазанными сапогами. Шучу, да.

Но они чаще реагируют на особый запах — смесь запаха страха и запаха неуверенности. И тут же — цап! — того самозванца за шиворот, а потом выводят на улицу. Так восстанавливается субординация и порядок вещей.

Однако, иногда охрана ковыряется антеннами своих раций в носу, и, поковырявшись достаточно долго, теряет обоняние. И всё, ты оказался в том месте, где тебя совершенно не ждали, и куда тебя не пустили бы в нормальном раскладе. Тут, ясно, нужно быстро напиться. Но это тоже не всегда удаётся: шампанское тёплое, если ты берёшь по третьей, на тебя смотрят волком…

Поэтому я стараюсь не ходить по улицам, а ездить на велосипедике. Велосипедик охрана сразу хватает за рога и кричит, что, дескать, с велосипедиками нельзя, с велосипедиками отставить. А в самолет с велосипедиком не пускают — так я избегаю ненужных встреч и безобразного тёплого шампанского, которым напиться совершенно невозможно.

Но в бизнес-класс я всё же попал. Одного раза хватило.

Мне рассказывали про человека, который однажды летел (без велосипедика, что характерно) в бизнес-классе, и рядом с ним посадили Демиса Руссоса. Это был такой певец, которого одни советские люди считали пидорасом, другие — бородатой женщиной с ярмарки, а третьи — кастратом Фельтренелли. Или Ферарри, не помню, как его.

Всё это, мои скорбные здоровьем друзья, конечно, неверно. Просто человек не мог поставить себя на нужное место, из-за чего и произошли всякие ужасы. Я бы с Демисом Руссосом не полетел. Факт, не полетел бы. Потому как Демис Руссос не сядет в проходе, а уж коли не сядет там, на пол, ровно посередине, то будет перевешивать справа или слева, а значит, самолёт из-за его туши может правым или левым крылом задеть за землю. Шучу.

Ну, а человек, про которого мне рассказывали, натерпелся страха и трепета, что там какой Кьеркегор. Хотя это был обычный Демис Руссос.

Вот что происходит, когда всякие певцы и вообще обеспеченные люди экономят на собственном самолёте и летают общественным транспортом. В результате этого полёта Демис Русосс — трах! — и похудел, потерял голос, но только о последнем ничего не знает. И оттого поёт всё то же самое, но — без голоса.

Так он и прочие люди, я вам про них не говорю, сами догадаетесь, порочат имя бизнес-класса, и теперь многие относятся к этому классу с недоверием. Стройная система разладилась, охрана дезориентирована, запахи перепутались, а я нахожусь в недоумении.

Жду, когда мне компот принесут, одинаковый для всех».

Он говорит: «А я всю жизнь в университете преподавал. Замечу, между прочим, что у меня никогда не менялось, так это неопрятность студентов — в области теоретической физики человек становится опрятным, только когда он в во фраке предстаёт перед шведским королём.