Алан Араменко - Диван для Антона Владимировича Домова

Домов слегка шевельнул чуть ли не затекшей от той мертвой хватки, с которой Кири схватила его, когда услышала хлопок, рукой, и тихо, но твердо сообщил о том, что пора ехать. Его спутницы послушно сели обратно в машину. Одна — не задумываясь, другая — не желая лишних разборок.

В душной комнате стоял так нелюбимый Кири полумрак. Но так как в люстре над потолком не хватало лампочек, то сделать чуть светлее при всем желании было невозможно. Ни о каком кондиционере речь в этом убогом месте даже не шла, из открытого окна летели мухи и комары, а также слышались бессвязные разговоры местных алкоголиков.

Кири сидела на единственной в комнате кровати, рядом с кошкой, пребывавшей в крайне дурном из-за постоянных разъездов настроении, и лежащим, уже перевязанным Ниной Антоном, который неотрывно пялился в плохо прокрашенный потолок. Плечо его ныло, но особой боли он не чувствовал, только бинт врезался в подмышку и мешал — юная медсестра в перевязке явно не смыслила. Сейчас она глядела перед собой, расположившись на детской кроватке в соседней маленькой, походившей скорее на кладовку, комнате для детей. Подобрав под себя ноги и укрывшись старым пледом, Нина не двигалась и только глубоко и редко дышала. Свет она там не включала вовсе, довольствуясь тем, тусклым, долетавшим из другого помещения, где находились ее спутники.

Антон, сам не зная почему, вспоминал тот день, когда увидел солнце, медленно опускающееся в черные воды. Это было три года назад, в середине июля, и яркий диск тогда напоминал око Бога. Он не был алым, как обычно рисуют закаты, а, наоборот, излучал светлый желтый цвет, золотя едва заметные волны. Едва слышный плеск омывающей камни воды успокаивал и усыплял.

Домов сидел на широкой бетонной плите, что были нагромождены тут, у берега, словно индустриальные, рожденные городом скалы. Скалы уродливые и неестественные, с погнутой проржавевшей проволокой, прорастающей из них, с разбросанными всюду мусором и осколками.

Вода вокруг, что и изначально-то была серого, мутного цвета, сейчас вообще зацвела и источала неприятный тухлый запах. Ко всему прочему под ней, на песке виделись осколки бутылок и разный другой хлам, например старый холодильник. Как он вообще мог там оказаться, оставалось лишь догадываться. Зловонная тина повисла на частях арматуры. И даже то, что вечером все еще было жарко и душно, не прибавляло желания не то чтобы умыться, но даже и хотя бы просто потрогать воду.

Вокруг летали жирные и ленивые чайки, издавая противный, базарный гомон. И среди всего этого хаоса, совсем рядом с Тошей, пробивался, руша бетонную твердь, маленький, покореженный беленький цветочек, словно демонстрируя, выставляя свою победу на обозрение. Недалеко сидела его кошка. Словно истукан, замерший навек, она не двигалась и глядела на тонувшее солнце, уменьшавшее зрачки в ее больших выразительных глазах почти до невидимости. Даже в подобном пейзаже она выглядела горделиво и даже картинно-красиво, как древняя богиня. Прекрасная и опасная. Но это вряд ли чем-нибудь изменишь.

Антон смотрел на то, как солнечный диск медленно, словно нехотя, погружался в пучину. Он не мог предотвратить свое падение, и воды поглощали его снова и снова. И вновь возрождался он завтрашним днем и снова тонул. И муки его, а может, и наслаждение, были так же вечны, как и само существование. И как собственное существование парня, как и он сам, как бы ни старалось солнце остаться там, наверху, все-таки что-то тянуло его вниз, заставляло отдаваться черным, холодным волнам. Вонючим, непроглядным, изгаженным… каждый раз. И не было ни единого средства остановить это. Прекратить или хотя бы отложить на время, чтобы передохнуть.

Единственными мыслями Домова были в тот момент вопросы — знало ли солнце вообще, нужна ли ему эта передышка или остановка, как знало ли оно то, зачем существует и нужно ли это? И насколько глупо или же правильно следовать по тому пути, который тебе предлагают, также как глупо или правильно идти напролом, пренебрегая, возможно, даже здравым смыслом.

Он не знал ответов на них. Ни тогда, ни ранее, ни сейчас, ни когда-либо вообще. И не знал, желал ли знать на самом деле. Единственное, что он хотел как в тот день, так и в сегодняшний, это быть свободным. Свободным от всего. От прошлого, от настоящего, от будущего даже, наконец. Просто быть самим собою, и еще — ничегошеньки не делать… Знать, что завтра, то же, что и вчера, а послезавтра, такое же, как сегодня, — то есть такое, как хотел он сам. Только он сам. Один.

…Серые плиты, чугунные балки, сор и грязь человечества. Вот что открывалось взору того, кто сидел там, в этот жаркий, липкий день.

И все же ему нравилось то, что он видел. Потому ли, что солнце золотило грязные воды, потому ли, что маленький цветочек — белое пятно — праздновал победу, а может быть, и просто так, оттого, что он сидел без дела, и никого, кроме кошки, не было рядом…

Антон очнулся от своих воспоминаний уже в середине ночи. Рядом с ним, свернувшись калачиком, лежала Кири. То ли из-за трудного дня, то ли потому, что он был рядом, но она расслабилась и, слегка успокоившись, наконец-то задремала. Ее маленькое тельце мерно покачивалось, повинуясь дыханию. Совсем крошка.

Домов взял ее на руки и, сам не зная отчего, понес в детскую. Нина все еще не спала. Она без лишних слов уступила Кири свою постель, отправившись вместе с ним в другую комнату.

Девушка устроилась на кровати, а Тоша прислонился к подоконнику. Свет фонаря за окном частично освещал ее профиль, и Домов неотрывно, но вместе с тем и как-то лениво разглядывал Нинино красивое лицо и пухленькое тело. Ее глаза были отрешены, но покатые плечи, укрытые распущенными волосами, иногда вздрагивали, словно она вспоминала что-то, что ее пугало.

Его влекло к ней. Вся ее живая, пышная фигура, будто пропитанная южным солнцем, шевелила в его естестве какие-то животные инстинкты, будила желание.

Вдоволь наглядевшись, он медленно подошел к ней и запустил в ее волосы руку. Та поглядела на Антона одновременно недоуменно и умоляюще.

— Не надо, — еле слышно попросила она, но Тоша не слушал.

Он слышал лишь, как кровь стучит в висках, и голос внутри нашептывал что-то непристойное.

— Пожалуйста, — повторила Нина еще тише, — прекрати…

Но Антон не собирался прекращать. Только не сейчас, когда воздух вокруг накалился добела, когда в нос ударил терпкий запах вожделения, когда его руки гладили эту нежную кожу, дрожащую от его прикосновений.

Нина попробовала освободиться, но ее соперник был намного сильнее, он не давал ей ни единого шанса на побег. Далеко не учтиво Домов скрутил бедняжку, заставив посмотреть ему в глаза.