Алан Араменко - Диван для Антона Владимировича Домова

— Я отправил ее далеко-далеко. Туда, где будет кому за ней приглядеть, — сказал Тоша.

— Далеко?

— Да, так, что вам никогда не найти.

Безразличное лицо Эн окрасилось досадой, но одно лишь на мгновение. Через секунду на Антона вновь глядел знакомый беспристрастный, надменно-холодный взгляд. За долгие годы удивительной жизни он научился фантастически реалистично скрывать свои эмоции.

— И что же это за личность, что стала ее опекуном?

— А я о ней и сам ничего не знаю толком, — бросил Домов, улыбнувшись.

— Что ж… вы и правда сделали все, чтобы никто больше не мешал, верно? Неужели то бесполезное одинокое существование так дорого для вас?

— Ага.

Эн задумался ненадолго. В тишине было слышно сдавленное дыхание братьев Соколовых. И все-таки утверждение, гласившее, что единственное желание человека — бездейственное отшельничество, звучало совершенно неправдоподобно. Каждый хочет чего-то добиться. У каждого есть то, что заставляет его идти вперед. В любом случае за свою некороткую жизнь близнецы никогда не слышали о чем-то, добровольно заставлявшем превращать себя в нелюдимого сыча. И для этого нужен повод. И это происходит неспроста… Возможно, все дело в том, что он просто пока не нашел свое место в этом мире, занимая чужие, или же те, что ему указывали, насаждали, принуждали занимать.

— Послушайте, Майкл строил порядок, в котором нам отводилась незавидное положение, Антон Владимирович, — сказал Эн, и голос его по-прежнему звучал удручающе. — Мы хотим сделать все иначе. Теперь, когда нет никого, кто мог бы помешать нам, наш план будет выполнен без труда. Вы понимаете, Антон Владимирович?

Домов не ответил.

— Больше нам не потребуется выполнять ничьих приказов, никто и никогда не сможет противодействовать нам. Люди слишком немощны для этого. Они созданы для того, чтобы ими управлять! Властвовать над ними. Вы должны понять, насколько все будет иначе, и, разумеется, захотите помочь нам…

— Помочь? — Тоша усмехнулся.

Он схватил еще одну конфетку, положив ее в карман джинсов, и пристально поглядел на Эн.

— Разве я говорил, что меня интересует мировое господство? — спросил он насмешливо.

— Но… — попытался вставить Эн, однако Домов прервал его.

— Я объяснял сотню раз — единственное, чего я хочу, это покой, почему в это так сложно поверить?

— Что же вы будете делать, когда получите его?

— Да ничего! — воскликнул Домов. — В том-то все и дело! Лишь то, что сам пожелаю…

— Но откуда вы найдете средства, чтобы так существовать?

— Откуда? — он задумался. — Я не знаю… Может быть, ограблю банк, а может, просто свалю куда-нибудь далеко, у меня еще есть немного денег, и буду там в одиночестве пасти овец.

— Пасти овец?! — скривился Эн. — Вы чадо семи судей!

— А им что — запрещается пасти овец?

Эн шумно выдохнул. Иногда у этого мальчика появлялось совсем недетское выражение лица. Что было в принципе неудивительно, зная, сколько на самом деле им лет. Похоже, что одна только мысль о том, что избранные существа — а он именно так и считал, будьте уверены! — могут так бездарно растрачивать свои силы, бесила его безмерно. Он уготавливал им иную судьбу. Великую. Удивительную. И верил, что рано или поздно до каждого дойдет правильность такого пути. Даже до такого лентяя без амбиций и гордости, что сидел сейчас перед ним.

— И Майкл, и вы одинаковы… — сказал Антон устало, разрушая этим надежды своего оппонента. — Все хотите, чтобы я что-то делал. Он строил один мир, вы лепите другой, отличающийся разве что объектом господствования, а мой мир это просто тишина. Диван. Пиво иногда. Может быть, сосиски…

— Вы просто…

— Я просто слишком ленив, чтобы поддерживать чьи-то стремления, — Тоша достал сигарету и закурил. — Но вас ведь такой порядок не устраивает, так? — спросил он, и глаза его коварно блеснули.

Бывали ли такие моменты, когда кто-то из вас вдруг понимал, что все, что он или она когда-либо делали, оказывалось просто следствием чьей-то насмешки, может быть, чьего-то плана, или же просто реакции на поступки и желания окружающих? Появлялось ли у вас когда-нибудь это чувство собственной глупости, никчемности или наивности? И что следовало у вас в душе за злостью, за осознанием того, что вас смогли провести?

А если ко всему прочему дело, выполнить которое вы старались так тщательно, так упорно, что если это дело, ради которого вы тратили последние силы, стало для вас чем-то таким привычным и своим? Что, если это дело, что уже раскрашено красками вашего бытия, превращается в нечто совершенно к вам не относящееся?

Не в такие ли минуты нам кажется, будто и вся наша жизнь лишь чья-то глупая хохма. Не в такие ли минуты отчаяние, копившиеся в нашем мозгу понемногу, прячась за обыденными заботами, прорывается на первый план, заслоняя собой все хорошее и позитивное, что мы когда-либо переживали? Не в такие ли минуты наша душа становится особо ранимой, склонной к тому, чтобы кто-то, возможно, снова воспользовался ею, прикрываясь ложной добросердечностью или сердоболием?

Так вот Антон вообще не чувствовал ничего подобного. Может быть, оттого, что был слишком равнодушен даже к себе самому, чтобы принимать все близко к сердцу. А может быть, оттого, что был рожден существом, жаждущем покоя, но нуждающимся в буре. И было совершенно все равно, что ее приносило… пускай даже и собственные ошибки.

…Часы прилежно тикали, и стрелки послушно крутились по своей орбите. В комнате по-прежнему было темно, и луна по-прежнему светила в окно. В воздухе разносился дурманящий аромат малиновых флоксов. Пластинка с музыкой давно закончилась, и из соседней комнаты не доносились приятные звуки женского вокала. На столе высилась кучка оберток от конфет и совершенно полная варенница, в которой вишенки — одна к одной — красивыми бочками едва поблескивали от падающего на них света. На полу красовалось мокрое пятно от пролитого недавно кофе — ковер, увы! — был безнадежно испорчен.

В углу, прижавшись к стене как можно сильнее, стояли Соколовы, парализованные страхом, а рядом с ними лежали три маленьких тельца, и жизни их, как и их планы, уходили куда-то в неизвестность. Стремительно. Неумолимо.

— В…вы нас не т…тронете? — выдавил из себя Анатолий, обращаясь к темной фигуре, проходящей мимо них.

Черные глаза блеснули, и оскал, даже не улыбка, на секунду вновь заставил братьев съежиться под своей покрытой мурашками кожей.

— А вы собираетесь меня потом найти и отомстить? Или же, может, подвязать на какую-нибудь новую авантюру? — спросил насмехающийся голос.

— Н…нет, нет, конечно!