Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Но на этот раз врагу не уйти.

Мы временно отступили. Исагер протер глаза от снега, но нигде нас не увидел. Он решил, что спасся, но таков и был наш план. Нетвердой походкой учитель потащился дальше через сугробы. На шапку махнул рукой. Мы слышали, как он бормочет, и знали: это он проклинает нас. И тут мы атаковали снова: новые снежки, все тверже и тверже, чистый лед. Так близко невозможно промахнуться. Все равно что давать пощечины: по одной щеке, по другой. Голова Исагера болталась из стороны в сторону. Почувствуй же, какова наша плетка! Мы не издавали ни звука. Зато он всхлипывал и стонал. С каким удовольствием мы измолотили бы всю его мерзкую рожу!

Мы прекратили обстрел. Не хотели, чтобы он свалился на Киркестраде, где его могут найти еще до того, как мороз доведет дело до конца.

Мы позволили ему дойти до самого угла с Нюгаде, а затем снова окружили и погнали вперед. Хотели добраться до безлюдного района у порта, где по ночам никто не ходит. Мы довели шатающегося и спотыкающегося Исагера почти до Буегаде. Время от времени он падал головой в сугроб, и мы ждали, пока он не поднимется на ноги.

Учитель ревел.

Ужасный звук не пробудил в нас сочувствия. Метель гасила все прочие звуки, и мы слышали лишь плач нашего мучителя. Слезы текли по его щекам, превращаясь в лед. Хлопья снега висели на бакенбардах, которые казались очень длинными и обтрепанными. Слышались плач и бормотание. Проклинал ли он нас, как всегда, или молил о пощаде? Понять было невозможно, да мы и не пытались. Дьявол наконец-то оказался в нашей власти.

Исагер прижался к стене жилого дома и споткнулся о ступеньку лестницы одного из тех островерхих фахверковых зданий, что стояли в конце Нюгаде. Падая на скрытую снегом лестницу, он выставил руки, и Ханс Йорген попал твердым как камень снежком прямо ему в нос. Было темно, но на белом фоне стало видно, как закапала кровь и на снегу расползлось сначала маленькое, потом большое пятно. Исагер повернул голову в нашу сторону и заблеял от страха. Из его носа, болтаясь, свисала кровавая сопля.

Ханс Йорген швырнул еще один снежок, но промахнулся. Снежок попал в дверь.

В доме зажегся свет, замерцал за стеклами окон, покрытыми ледяными узорами.

— Кто там?

Мы услышали какую-то возню в прихожей.

И сбежали. По Буегаде через метель шел, размахивая фонарем, Крестен Хансен. Пылающий фитиль отбрасывал неверные отсветы на его изуродованное лицо. Он стал сторожем. Спал днем, а ночью ходил по городу, чтобы не показывать никому своего лица. Выглядел он жутко. И тем не менее это ему пришлось посторониться, когда мы промчались мимо. Он уронил фонарь в сугроб, стало совсем темно.

На следующий день Исагер не встретил нас у дверей школы. Мы вошли в пустой ледяной класс. Все молчали. Было очень тихо. Так странно. Мы не испытывали облегчения. Не могли представить себе мир без Исагера. Он что, умер?

Вошел помощник учителя Ноткьер и сообщил, что учитель болен. Нам велено было отправляться домой и приходить завтра.

На следующий день класс был пуст, но в печке горел огонь. Вновь показавшийся Ноткьер сообщил, что болезнь Исагера затянется, а пока нас будет учить он, однако количество уроков сократится, потому что ему надо еще заниматься с девочками.

Как учитель Ноткьер был не намного лучше Исагера. Он тоже держался малого катехизиса, в котором мы ничего не понимали, и «Задачника» Крамера, в котором он сам ничего не понимал. Но он нас не бил. Время от времени Ноткьер спрашивал, все ли нам понятно из его объяснений. С облегчением мы говорили: «Нет». Он не злился, не называл нас ослами, не раздавал «дукатов». А начинал объяснять сначала.

Снег не таял, но мы не забивали дымоход, не подсыпали песок в чернильницы. Лишь немногие из нас прогуливали. Мы как будто хотели вознаградить Ноткьера.

Нам сказали, что у Исагера воспаление легких; родители, однако, поговаривали, будто он заблудился во время метели.

— Наверняка пьяный был в стельку, — говорили мужчины. Женщины на них шикали.

Все мы, дети, знали, что случилось, включая и тех, кого там не было. Но ничего не говорили, даже друг другу. Пока Исагер не показывался в школе, мы были счастливы, а о смерти, что ему уготовили, мало вспоминали. С глаз долой — из сердца вон. Если бы кто-то спросил нас, действительно ли мы желали ему смерти, мы наверняка ответили бы, что нам все равно, лишь бы он не показывался нам на глаза.

Пришло Рождество, а с ним — каникулы. Наступил канун Нового года. Исагер все болел. Мы проявили милосердие и не стали устраивать обычных проказ, которыми всегда донимали его в новогодний вечер в благодарность за ушедший год. Не стали ломать забор вокруг его сада. Не разбили все сорок школьных окон, не стали кидать в окна учителя новогодние «подарочки»: глиняные горшки, которые накануне наполняли пеплом и вонючими помоями.

После праздников Исагер вернулся, и все стало как прежде.

Он был белее снега. Даже нос утратил свою окраску. Но вел себя в дурном настроении точно так же, как и прежде. В черном фраке, очки прижаты к переносице, в правой руке раскачивается плетка, словно гадюка, очнувшаяся от зимней спячки и готовая кусать. Мы глядели на него как на восставшего из мертвых. В наших мыслях он уже давно лежал в могиле.

Мы, как обычно, пели «Темная ночь миновала», но чувства наши были противоположны словам псалма: темная ночь вернулась, и среди нас — призрак.

Закончив петь, Исагер двинулся прямо к маленькому Андерсу и схватил его за ухо. Этого было достаточно. Андерс послушно встал на колени между ногами учителя, и Исагер поднял плетку для удара.

— Грех — болезнь духа, а потому вызывает душевное волнение, — сказал учитель спокойным голосом, напугавшим нас, поскольку обычно уже на этой стадии наказания он испытывал неконтролируемую ярость. — И это волнение мы называем совестью. — Он поднял глаза. — Вы понимаете?

В классе было очень тихо. Слышалось лишь дыхание огня в печи. Мы кивнули.

Исагер покончил с Андерсом и перешел к следующему. И Альберт покорно опустился между его ногами.

— Работа совести заключается в осуждении и наказании, — произнес Исагер и, крепко держа Альберта, ударил его.

Альберт вздрогнул. Удар причинил неожиданно сильную боль. Его зад, успевший закалиться в течение осени, теперь, после долгого перерыва, обрел прежнюю чувствительность.

— Стой тихо, — велел Исагер все тем же спокойным тоном.

Он ухватил Альберта за пояс, и поток слов возобновился:

— Но в чем заключается наказание, которое посылает вам совесть? Во внутренней неудовлетворенности, которую вы чувствуете, совершив преступление. Мучит ли вас совесть? Замечаете ли вы, что наказаны?

Учитель оставил Альберта и оглядел класс.