Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Подумай сам, — бросил Алекс на стол последнюю карту, — ты хочешь передела собственности, но кто же на это пойдет добровольно? Начнется страшная резня…

И когда даже это не испугало Хуго, Алекс спросил напрямую — а со мной что будешь делать, у меня ведь тоже капитал, магазин и просторная квартира, натуральный буржуй, сразу поставишь к стенке, что ли?

Хуго посмотрел на него с иронией и ответил:

— А вот это будет зависеть от того, как ты себя поведешь. Ты ведь не всегда был буржуем.

— Да, это верно, но, в отличие от тебя, я силой ничего у других не отбирал и отбирать не собираюсь. Всего, чего я достиг, я достиг своим умом и трудом. Не такой я немощный, чтобы домогаться чужого.

Хуго молчал, сжав зубы, наверное, удерживался, чтобы не сказать что-то совсем обидное.

Ему тоже не нравится этот разговор, подумал Алекс.

Он встал, извинился, сказал, что устал, показал гостю, где его комната — Дуня перед уходом ему постелила, а сам пошел в спальню, разделся, лег, включил бра и взялся за книгу, но читать не мог, проблемы последних лет вдруг навалились на него, словно целый стог сена, душили, царапали пренеприятно. Все было не так, все, с начала до конца! Формально они с Мартой помирились, жена вроде простила его — но именно «вроде», по сути, до примирения было далеко, Марта изменилась; нет, они не ссорились, и жена выполняла все, даже самые интимные свои обязанности, но уже в следующую секунду была опять холодная и недосягаемая, как графиня Лейбаку. Что касалось Татьяны, то к ней Алекс после встречи в Крыму не ходил, когда эта дура ни с того ни с сего приехала туда, он ее сразу обругал, сунул в руки деньги на обратную дорогу и сказал, что между ними все кончено, — и сдержал слово, хоть это и было нелегко. Несколько раз Татьяна подкарауливала его недалеко от магазина, примерно там, где сегодня ждал Хуго, но Алекс с каменным лицом прошел мимо, и в конце концов девушка оставила его в покое. Так он жил, в каком-то смысле — как барин, а в каком-то — как пес, которому милостиво кидают остатки любви. Едва наступила весна, как Марта стала собирать вещи, планировала сразу, как у Германа и Софии начнутся каникулы, поехать на море, но тут случилось несчастье с тестем. Теперь старый Беккер чувствовал себя лучше, и на следующей неделе семья должна была двинуться дальше. А он? Он сидел безвылазно в Москве и топил горе в работе.

Тихий стук прервал размышления.

— Входи, я не сплю!

Хуго казался смущенным, спросил чуть ли не застенчиво:

— Ты очень устал?

— А что?

— Можно, я немного поиграю на рояле?

— Валяй.

Высокая сутулая, напоминающая тестя фигура исчезла, и скоро из-за стены послышались звуки фортепиано. Алекс отложил книгу, которую он так и не начал читать, и прислушался. Хуго играл хорошо, не хуже Марты, а может, и лучше, время от времени он, правда, брал не ту ноту, но чем дальше, тем увереннее становился, наверное, давно не имел случая помузицировать, кто знает, что за жизнью он в Европе жил, путешествия путешествиями, но голодному человеку ни один город не в радость. А вот он, Алекс, тьфу-тьфу, сыт, но играть на рояле не умеет и никогда уже этому не научится — поздно! Да, все, что мы в этом мире можем повернуть к лучшему, делается для наших детей, только они могут получить то, чего нас самих лотерея судьбы лишила; так что, кто знает, может, Хуго и прав, мечтая о времени, когда удастся дать образование каждому, даже самому последнему голодранцу…

Опять стучат колеса, опять трясется вагон — Марта, ты стала чуть ли не перелетной птицей, только направление у тебя другое, весной летишь на юг, а осенью — на север. И тащишь на спине детенышей, которые сами еще летать не умеют, человеческие птенцы ведь растут медленно; все же немного пользы

от них уже есть, Герман и София на стоянках ходят покупать лимонад и баранки, правда, ты всегда волнуешься, не опоздают ли они на поезд, Герман ведь прихрамывает — но, к счастью, оба они точные и осторожные. Вот от Эрвина нет никакого толку — но и вреда, сидит тихо у окна и смотрит наружу, а когда поезд останавливается на станции, хватается за книгу — во время езды мама читать не позволяет, можно испортить глаза. Ему всего лишь семь, но сколько он уже прочел! Главная непоседа — Виктория, все время в движении, бегает туда-сюда, заговаривает с незнакомой женщиной, задает вопросы, хочет того-другого, даже на коленях удержать ее трудно; но главное горе — Лидия, болезненная, вечно печальная, плаксивая. Трудно так, с пятью детьми, но без них было бы еще труднее — дети требуют внимания, это хорошо, некогда думать. Всегда ты, Марта, хотела быть наедине с собой, а больше не хочешь. Мир мерзок, люди подлецы. И твой муж — подлец, такой же, как все, или, возможно, немного лучше, но все-таки подлец. Что хуже всего, невозможно понять, жалеет ли он о своих поступках? С одной стороны, словно бы жалеет, зимой все вечера просидел дома, кроме тех, когда ходил с тобой или с детьми в театр; но с другой — неудивительно, если он завтра же опять ляжет в постель с какой-нибудь вертихвосткой, для него это как будто вообще не имеет значения, или, скажем иначе, умом он понимает, что так себя вести не следует, но его организм, его инстинкты спорят с этим. И все же, даже если не было бы детей, если бы ты была с ним вдвоем, ты бы все-таки сказала — лучше вместе, чем врозь. Может, какая-то другая женщина и создана для одиночества, но не ты, Марта. Дело не в том, как прожить, дело в другом — тебе нужна опора. И опора Алекс надежная, без него ты бы ночи напролет волновалась по пустякам, особенно сейчас, когда тревог стало так безу­мно много, когда к обычным заботам о здоровье детей и их школьных оценках прибавились необычные. Где-то идут бои, убивают людей — и такое же сражение идет и в твоей душе. Странное ощущение — словно кто-то взял твое сердце и разрезал пополам, на немецкую и русскую половины, и теперь одна воюет с другой и конца не видно. И что будет, если одна половина победит? Можно ли жить дальше с полсердцем?

«Лермонтов и Гете, Лермонтов и Гете», стучат колеса, дети спят, и горные вершины спят в ночной мгле; отдохни и ты.

Глава четвертая. Революция

Пятно раздалось вширь, совсем немного, посторонний, наверно, не заметил бы, но я-то вижу, я слишком хорошо знаю свою душу, чтобы пропустить даже самые незначительные изменения. Как я испугалась, когда обнаружила его! Сначала это было крохотное пятнышко, вроде того, которое иногда плавает перед глазом, но сейчас стало уже изрядным пятнищем — если такое оказалось бы на платье, пришлось бы сразу пустить его на тряпки, но что делать с душой? Ее ведь не заменишь, как платье.

Да, Марта, ты уже не невинна. Девственность теряют не в свадебную ночь — кто-то лишается ее намного раньше, кто-то живет с ней до самой смерти, никого не стесняясь. Многие годы Алекс был единственным мужчиной в твоей жизни, и вдруг кто-то стал рядом с ним. Нет, не вместо него, а именно рядом — словно камердинер, который должен сопровождать хозяина в длинном путешествии. Наверно, в этом тоже виновата революция. Ибо когда рушатся крепостные стены, простоявшие века, как может устоять слабая женщина? И все же вначале все было, как обычно, пришли гости, поели, попили, повеселились. Ничто не предвещало того, что случилось. Правда, Вертц пару раз приглашал тебя потанцевать — но он делал это и раньше. Холостяк Вертц — они оба с Менгом холостяки. «Мы в глазах малороссийских красавиц уроды!» — смеются они.