Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Сперва сожгли, а потом поставили памятник, ну фарисеи, подумал он с новой злостью. Но разве христианская церковь и не была такой, лживой и лицемерной? Ему казалось, что он начинает понимать Муссолини, лысина и мощные челюсти которого неотступно следовали за ним по всем улицам, глядя со всех фасадов. У создателя эстонской государственности Константина Пятса был такой же голый череп, да и его подбородок мало чем уступал муссолиниевскому, может, был лишь немного мягче, круглее, вообще эти мужики, понял он вдруг, на редкость похожи, только цвет глаз отличается, у итальянца темный, почти черный, у Пятса голубой. Но если Пятс вдруг снова придет к власти, хватит ли ему строительской жилки, чтобы превратить Таллин в красивый город?

К палаццо Венеция Герман приближаться все же не стал, с той стороны слышался восторженный рев, наверное, Дуче держал очередную речь, Герман же терпеть не мог народные собрания, а митинги и факельные шествия национал-социалистов всегда вызывали в нем омерзение, смешанное с презрением.

Он снова пересек Витторио Эммануэле и после некоторого блуждания выбрался на Корсо. Магазины здесь теснились впритык друг к другу, Герман, заметив ювелирную лавку, вошел: он собрал небольшую сумму на свадебный подарок Беттине, но теперь было непонятно, состоится ли вообще свадьба.

Среди заполнявших витрину украшений было много красивых, в Германии Герман не видел ничего похожего, у итальянцев явно было больше и вкуса, и традиций — все же родина Челлини. В конце концов он все-таки купил одно кольцо, подумав, что даже если они с Беттиной разойдутся, можно подарить его Виктории — он до сих пор стыдился, что не выбрался на свадьбу сестры.

Побродив еще немного, он вышел сперва к Треви, фонтан ему даже понравился (хотя мрамор был наверняка тоже с Форума), а затем — к Испанской лестнице. Тут собралась масса народу, намного больше, чем в Каракаллах или у театра Марцелла, у большинства людей, подумал Герман, нет воображения, они хотят, чтобы строение было обязательно целое, руины их не интересуют.

Он уже хотел уйти, но вдруг заметил Беттину. Девушка сидела на ступеньке, одна-одинешенька среди развеселых туристических компаний, и выглядела очень несчастной — настолько несчастной, что Герману стало ее жалко. Какой я все-таки мерзавец, подумал он, ее же с детства учили подчиняться Богу и священникам, нелегко перестроиться за один день.

Он поднялся по лестнице и сел рядом с Беттиной, не зная, что сказать: то ли спросить, как ей понравилась Сикстинская капелла, то ли вообще заговорить о чем-то другом. Но Беттина опередила его, она как ни в чем не бывало спросила, кивая вниз, на Баркаччу:

— Неправда ли, красиво?

— Да, неплохая работа, — буркнул Герман, вытащил из кармана коробочку с кольцом и положил Беттине на ладонь. Девушка оживилась, открыла футляр, тихо ахнула, надела кольцо на палец, стала поворачивать руку так и этак, глядя, как золото блестит в лучах заходящего солнца, и наконец положила голову на плечо Германа.

— Латеранский мир? — спросил Герман, обняв ее.

Беттина не ответила, но повернула голову так, чтобы Герман заметил ее приоткрытые губы и понял, чего от него ждут.

Глава шестая. Чрезвычайные полномочия

Сойдя в Лейпциге с поезда, Герман проводил Беттину до дому, но зайти отказался, сославшись на то, что устал и хочет отдохнуть перед трудным рабочим днем, Беттина тоже настаивать не стала, наверное, сама была изрядно утомлена. Они договорились, что завтра Герман придет к Видлингам обедать, затем он скромно поцеловал невесту в щеку, подождал, пока она исчезнет в подъезде, и удалился, — но едва он остался один, как его потянуло к стройплощадке. Он понимал, что завтра утром все равно увидит, что за эту неделю сделали, но ничего не помогало, тяга была сильнее его.

Работа немного продвинулась, но не настолько, насколько он надеялся — вот что значит нет архитектора, который стоял бы над головой. А что, если снова возникли финансовые трудности? Однажды работы уже приостанавливались, пока Видлинг и Ко спасали свое экономическое положение, «черный понедельник» больно ударил по Германии, американцы вывели свои инвестиции, и сразу выросла безработица и уменьшилась покупательная способность — вот Гитлеру и ничего не стоило прийти к власти. И что теперь будет? До Рима Герман смотрел в будущее весьма мрачно, но то, что он увидел там, его немного успокоило — Гитлер ведь был большим поклонником дуче, а про того Герман не мог сказать ничего плохого. Кто знает, может, и в Германии жизнь помаленьку войдет в нормальное русло, прекратятся политические убийства и уличные потасовки, начнут строить автобаны, больницы, школы — для него, как для архитектора, это было бы весьма выгодно. Ну, а если ребята в коричневых рубашках так уж хотят устраивать свои сборища, пусть, его это, в сущности, не касается.

Смерив еще раз взглядом здание, которое уже заметно поднялось над фундаментом — теперь, после Рима он многое сделал бы иначе! — Герман заставил себя отвернуться от своего детища и побрел в сторону дома. На улицах царила тишина, воскресный вечер, бюргеры сидели в креслах и слушали радио. Альбертштрассе, Хоэштрассе, Сидониенштрассе — а вот и знакомый перекресток, как только Герман, в первый раз гуляя по Лейпцигу, заметил Софиештрассе, он сразу решил, что именно здесь снимет себе квартиру, имя сестры казалось хорошим предзнаменованием.

Все было как всегда, из-за штор пробивался свет, как хозяева, так и жильцы, все были дома, даже в его окне как будто что-то отсвечивало, наверное, отражались последние лучи заката. Поднявшись на второй этаж, Герман отпер замок, толкнул дверь — черт побери, в комнате действительно горела лампа. Кто же это может быть, подумал он озадаченно, но сразу успокоил себя — наверняка прилежной хозяйке захотелось перед возвращением арендатора слегка прибрать квартиру. Но это была не хозяйка — едва он переступил порог, как кто-то накинулся на него сзади и сбил с ног. Грабители, подумал Герман, и попытался закричать, но не успел, его ударили каким-то тупым предметом по голове, и он потерял сознание.

Когда он очнулся, то обнаружил, что сидит на стуле, а по его груди течет холодная вода — так его, наверное, хотели привести в чувство. Руки были связаны сзади, а рот заткнут какой-то тряпкой, но уши и глаза остались открытыми, и он мог видеть напавших на него людей и слышать, о чем они говорят. Нет, к нему забрались не грабители, это он понял сразу, как узнал Майера. Каменщик, в коричневой форменной рубашке, при виде которой Герман всегда презрительно морщил нос, стоял у книжной полки, вынимал оттуда том за томом и бросал на пол. Кроме него в комнате находились еще двое, один, такой же коричневорубашечник, рылся в гардеробе, другой сидел за столом и писал что-то — единственный, кто был одет нормально, в костюме с галстуком.