Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Дав присягу, новоиспеченный премьер-министр поспешил на радио — держать речь, дабы успокоить встревоженных граждан. Ушли и прочие, и Пятс остался один. Было уже поздно, день выдался длинный и утомительный, разумнее было отправиться в постель, но он даже не попробовал лечь, все равно заснуть не смог бы. Приказав начальнику канцелярии усилить охрану дворца, мало ли что могло взбрести в голову Жданову, он уединился в своей квартире и предался знакомому со времен Крестов занятию, стал ходить взад-вперед. Да и разве его положение так уж отличалось от тогдашнего? Называть это домашним арестом было еще рано, но скоро могло случиться и такое либо даже что-то похуже: то ли отправят на Сахалин, то ли вообще поставят к стенке, как это сделали с Николаем; грузинский разбойник ведь не испанский король, который обращался с пленными коллегами как с друзьями. Ну да пусть! Пятс был старым человеком и за жизнь давно не цеплялся. Больше, чем собственная судьба, его интересовало другое: что будет с его страной и народом? Оставят ли большевики их в конце концов в покое? Сомнительно, конечно, но не исключено полностью. Немцы сделали из Чехословакии протекторат, а сам Кремль для виду поддерживал монгольскую независимость — возможно, удастся выторговать что-то в этом роде и для Эстонии. Сегодня он говорить на эту тему с Варесом не стал, но на днях обязательно. Ведь черная птица не хотела зла своему народу. Ишь как серьезно он присягал, даже поднял три пальца, словно школьник, вступающий в тайное общество!.. Да и другие министры не были врагами собственного народа, просто счастье Эстонии они представляли себе иначе, чем он, Пятс. Вопрос был лишь в том, даст ли Кремль марионеточному кабинету право голоса — вероятнее, что нет. В таком случае все будет зависеть от того, какие планы строит грузинский разбойник. Если он думает только о том, как защитить себя от Гитлера, тогда он может даже оставить им независимость, прибалтийские страны послужат ему как бы санитарным кордоном. Но если Сталин собирается улучить благоприятный момент и напасть на Гитлера сам, тогда этот кордон ему совсем не нужен, тогда он ему только мешал бы.

Но все это было уже гадание на кофейной гуще. Даже в шахматах умение рассчитывать варианты приносит пользу только тогда, когда у соперников фигур более или менее поровну, но если у одной стороны на доске только пешки, есть разве разница, в каком порядке их съедят и на какой клетке король получит мат. Двадцать лет назад ситуация была другая, тогда весь мир был заинтересован, чтобы большевики не захапали слишком много, помощь шла отовсюду, англичане держали море на замке, финны и шведы воевали, словно за самих себя, не говоря о русских — о белых русских, без которых устоять наверняка было бы невозможно; но теперь они были одни. Пятс снова удивился хитрости Сталина, который начал выдавливание договора о базах с самого слабого звена. Взялся бы он сначала за Финляндию, и ответила бы Финляндия “нет”, как она позднее и сделала... Но от этих “бы” не было никакого толку, ту партию Сталин разыграл тонко, настолько тонко, что и финны не поняли его плана, иначе бы они не лицезрели столь равнодушно крушение Эстонии.

Часы шли, а Пятс все ходил и ходил, думая то о прошлом, то о будущем. Он был во дворце не совсем один, где-то дежурил офицер-порученец, где-то дремал начальник канцелярии, который сам остался здесь, но семью из Кадриорга отправил, на случай, если запахнет жареным. Пятсу отправлять было некого, сыновья давно выросли, жили отдельно, а новую жену он так и не взял. Качать на коленях внуков — кто этого не любит, но в целом он мог сказать, что личной жизни у него нет. Его женой был народ, а ребенком — государство. Сделал ли он все, чтобы эта странная семья жила хорошо? Сам он полагал, что да, но как думают другие?..

Глава вторая. Лидия Буридан

Издали послышался гудок, народ на платформе оживился, Лидия встала на цыпочки, чтобы лучше видеть, но все, что ей удалось из-за словно нарочно перед ней оказавшихся больших широких спин разглядеть, было облачко дыма там, где железная дорога изгибалась перед вокзалом. Гудок повторился, теперь уже ближе, он был бодрый, веселый, совсем непохожий на тот, который предупреждает обычно о приближении поезда. “Неужели это действительно так, или мне только кажется”, — подумала Лидия. Маловероятно, что такой неуклюжий инструмент способен придавать звуку разные оттенки, но, кто знает, машинисты тоже люди, и их настроение могло передаться технике.

Грянул оркестр, и бодрая, веселая музыка поглотила все прочие звуки, так что Лидия даже вздрогнула, когда меж спин, пиджаков и платьев вдруг появилось усатое лицо Сталина. Оно все приближалось и приближалось, сначала быстро, потом медленнее, наконец остановилось в двух шагах от нее, и несколько секунд они со Сталиным смотрели друг другу в глаза. Обычно у Сталина на портретах вид был серьезный, озабоченный, но этот на носу паровоза, в венке из цветов, казался исключением, в полуприкрытых усами углах рта поигрывала улыбка, и Лидия тоже улыбнулась, даже подмигнула Сталину и только потом стала пробираться сквозь толпу на перроне, прижимая к груди купленные перед вокзалом первоцветы.

Густав был настолько выше остальных, что Лидия заметила его сразу, как только он вышел из вагона, но подойти пока не могла, поскольку сразу начался импровизированный митинг. Ораторы с восхищением говорили о гостеприимстве русского народа, о том, какая овация грохнула в Большом зале Кремля, когда Молотов огласил просьбу балтийских стран о присоединении к союзу братских советских народов, о беседе с ними товарища Сталина, о том, как он каждому пожал руку и пожелал сил и здоровья, необходимых для строительства социализма в Эстонии. Лидия ожидала, что Густав тоже возьмет слово, но тот, как обычно, держался на заднем плане. Его речь ей довелось слышать только однажды, тогда, в Тарту, в первый день революции, когда Густав говорил, по ее мнению, замечательно, коротко и ясно, намного яснее, чем сегодняшние выступающие, чье многословие понемногу стало ей надоедать, и она даже пожалела, что Густав такой скромный, но тут же подумала: кто знает, может, именно поэтому я его и люблю.

Митинг продолжался еще какое-то время, затем оркестр заиграл Интернационал, который собравшиеся подхватили с грехом пополам, почти никто, как и сама Лидия, не знал слов, и после этого стали расходиться. Густав еще с кем-то разговаривал, Лидия не осмеливалась его беспокоить, но затем заметила, что Густав кого-то ищет взглядом, наверное, ее, и подошла. Она не ожидала от Густава демонстрации чувств, на внешние их проявления тот был весьма скуп, и поэтому весьма удивилась, когда Густав, поспешно закончив разговор, обнял ее при всех.